тебя в голове делается? Нет, надо с тобой серьезно поговорить. Не о Романе Ивановиче, — о нем оставь, — о тебе, да о деле поговорим при случае. Иди-ка теперь с Богом.
— Да я, Флорентий Власыч, слух только… Надо ж знать, чего болтают. И не худое что…
— Не худое! Ладно, ладно, прощай.
В горницу Флорентий вернулся задумчивый. Сменцев уже прошел за перегородку, где против кровати Флорентия на широком, старом турецком диване была приготовлена постель.
— Ты уж ложишься, Роман?
— Да, меня порядком растрясло, дорога плоха. А ты чего кислый какой?
— Нет, так…
Флорентий махнул рукой.
— Дьякон этот несуразный, ей-Богу. Глупый, что ли?
Роман Иванович потянулся под одеялом.
— Ничего, поумнеет. Варсиса вызываю сюда, хоть на недельку. Боюсь одного, как бы он духовное согласие не испугал. Не сам, — сам он ловкий, а ряса. Ты, Флоризель, не спешишь ли с общими-то собеседованиями? Чем отдельнее кружки до времени, тем лучше.
Флорентий присел на край дивана.
— А ты надолго, Роман?
— Дня через два поеду в Лаптево, оттуда в Корзухино, еще куда-нибудь… Вернусь — еще поживу. Тебя хочу недели на три за границу отправить.
— Как, теперь? А здесь-то?
— Здесь не убежит. Варсис приедет. Да здесь найдутся люди. Нам спешить некуда.
Флорентий оперся подбородком на руку и задумался.
— Сестричку жаль, Роман.
Тот промолчал.
— Ежели я в Париж поеду, к Ржевскому, так письмо бы хоть от нее свезти. Ты не взял?
— Может, будет записочка… Да я сам после тебя поеду. К Ржевскому, Флоризель, только не в Париж. Ну, поговорим вовремя, как следует. Теперь давай спать.
— Нет, постой… Не хотел было, да скажу, все равно. Сейчас дьякон меня расстроил.
И он подробно передал Сменцеву слух о «тайном царском доверенном».
К удивлению, Роман Иванович остался совершенно спокоен. Усмехнулся под усами, чуть-чуть вбок.
— Легенды какие-то пошли, — жалобно сказал Флоризель. — Да легенды ничего, без этого нельзя, но пустяки такие…
Сменцев поднялся на локте и пристально поглядел на друга.
— Дитя ты Божие, Флоризель, — произнес он почти с нежностью. — Будь спокоен, нечем тут расстраиваться. Легенды! Не то, что нельзя без этого, а так надо. Чем больше легенд, тем вернее успех. Таков народ наш. Во всякой легенде есть правда его порыва… А без порыва, без тайны, русский народ мертв.
— Но я только… — начал было Флоризель и не кончил, улыбнулся светло, по- детски.
— Ну пусть, не говори… Знаю сам. А ты все знаешь еще лучше меня. Пусть легенды, пусть сказки. Ты ведь у нас Иван-царевич, — Роман-царевич. Помнишь?.. Дьякон глупый, ну… а теперь давай спать.
Сменцев отвернулся к стене, затих. Раздевшись, Флорентий долго еще сидел неподвижно на своей кровати. Крепко сжал руки, глядел прямо перед собой не мигая, и лицо у него было строгое и хорошее. Должно быть, молился.
Глава пятнадцатая
ТАМ И ЗДЕСЬ
Река Стрема, что отделяет хутор от села Заречного, — с весны полная, а к середине лета лысеет и узится, выкидывает острова, так что перевоз сводят пониже, а близ села, в узком месте, городят кладки. Село большое, церковь каменная. Село великорусское, но есть и малоруссы, да и так в укладе жизни, подчас в одежде, в говоре чувствуется близость южных губерний. Кругом живут по-всячески: есть и хутора, и деревни, и поселки. На хуторе Пчелином, за сажалкой, десятка два изб; вся земля в аренде; крошечным хуторским хозяйством заведует Флорентий Власыч и нынче даже не держит при усадьбе постоянных работников, кроме дюжего Миши. На кухне стряпка Анисья да Миша. Коли что нужно по усадьбе, свои мужики за охотку придут, поделают.
По кладкам перебрался Роман Иванович в Заречное, в гости к отцу Симеонию. Погода стояла неприятная: ветреная, темная, острый дождь то летел, то не летел.
— А-а! Милости просим! Гость петербургский. Орел наш залетный. Надолго ль, — шумно встретил Сменцева отец Симеоний. Тучный, рыхлый, сырой какой-то, с круглым носом, круглыми глазами, круглым ртом, растопыренными, редкими, впроседь, волосами, поднялся он с кресла навстречу гостю. Темно-лиловый подрясник, хоть и не поношенный, уже успел замаслиться на круглом животе.
Роман Иванович подошел под благословение, потом они вкусно облобызались.
— Как раз к пирогу, к воскресному. Я только из церкви, отдохнуть сел. Матушка! Римма Васильевна! Ты погляди, кто пожаловал! Да где это она?
— А я нынче с дороги обедню проспал, — выговорил Сменцев, улыбаясь.
— Бог простит, дело ваше профессорское. Надолго ль собрались?
Пришла матушка, в скорости двинулись к столу. Матушка была сухая, длинная, любила бонтон и даже говорила в нос. Губернского протоиерея дочка, видавшая Москву, она долго не примирялась с Заречной глушью. Теперь ничего, тем более что жили они отлично, приход был не из бедных. Дом большой, крепкий, земли много — и не возиться с ней: всю сдали, себе только огороды оставили, к Стреме; любит отец Симеоний огородное дело.
Два сына у них взрослые; один священствует в дальней губернии, а другой студент, чем весьма довольна матушка: дорога широкая. Этот студент, Геннадий, большой друг Флорентия; жаль, по зимам дома не живет.
Теперь он здесь, рослый, румяный, молчаливый. Пощипывает черный пух на подбородке и глядит с любопытством на Романа Ивановича. Второй раз только с ним встречается.
— Профессор, деревенского пирога, пожалуйста! — тянет в нос сухая матушка. Всегда его профессором зовет.
Отец Симеоний благодушно качает животом.
— Ну, что слышно, что видно? У нас все по-хорошему. Намедни Флорентий Власыч забегал. Думает скоро курсы наши открыть: народ сер, что правда, то правда, однако отлично Флорентий Власыч предметы свои читает. Я однажды слушал, прекрасно это он по практической физике.
— А вы что ж, батюшка? — сказал Роман Иванович, усмехаясь. — У вас тоже хорошо выходило, рассказы из священной истории.
