Но для Фрица и то и другое казалось глупостью.
— В арифметике ты был и остаешься профаном, мой любезный господин сын, — сказал он и посмотрел на Оливера пронизывающим взглядом. — Если твоя жена с сегодняшнего дня перестанет испражняться деньгами, то до дачи показаний в суде по поводу имущественной несостоятельности вам совсем недалеко. Хотя бы это тебе ясно?
— С вашей стороны было бы очень любезно, если бы мы здесь не обсуждали проблемы моего пищеварения, — со слезами на глазах произнесла Эвелин.
— Что бы ни делалось, для тебя все будет не так, — сказал Оливер Фрицу.
Но Фриц продолжал развивать свою мысль, не обращая на него внимания:
— Ты, значит, считаешь, что я и дальше должен спокойно наблюдать, как вы коверкаете свою жизнь? Ждать, когда вы полностью разоритесь? Уже столько лет я пытаюсь докричаться до вас, но это словно глас вопиющего в пустыне. Я, слава Богу, достаточно долго терпел ваши промахи и ошибки, но надеялся на то, что вы в состоянии сами их преодолеть и не совершать новых, потому что уже давно не маленькие мальчики, а здоровенные, полные сил мужчины, но теперь все, с меня достаточно! Более чем достаточно! Отныне я все беру в свои руки!
После этой тирады за столом воцарилась гробовая тишина. Я попыталась как можно ниже сползти со стула, мне отчего-то захотелось спрятаться под стол. Такого оборота не принимала еще ни одна семейная разборка.
Оливер наконец решился подать голос:
— Что это должно означать?
— Это должно означать, что теперь веселью пришел конец, — произнес Фриц таким тоном, словно мы в эту минуту стали еще глупее в его глазах, чем были прежде.
— А что конкретно ты имел в виду? — спросил Штефан. В его словах одновременно звучали опасение и надежда.
Фриц откашлялся.
— Я долгое время не решался давать вам денег, так как знал наверняка, что это совершенно бессмысленно, и так как придерживаюсь той точки зрения, что настоящий мужчина должен сам заботиться о себе и близких. Но сейчас я подумал, что могу при определенных условиях изменить своим убеждениям. Я склоняюсь к мысли, что вы все могли бы попользоваться частью моих денег, не так ли?
У нас перехватило дыхание. Как будто Фриц неожиданно бросил на стол ручную гранату. Оливер и Штефан обменялись нервными взглядами, мы с Эвелин тоже. Это что, какая-то ловушка? И было ли сказанное Фрицем вообще вопросом?
Только Эберхард, как всегда, знал верный ответ.
— Ага, — произнес он. — Вопрос только в том, будет ли этой части достаточно.
Фриц вздохнул. Затем решительно поднялся со своего места.
— Мужчины, давайте перейдем в другую комнату. Мне необходимо кое-что с вами обсудить.
Штефан и Оливер снова обменялись нервными взглядами, но мой свекор уже уверенно направился к дверям.
— Пойдемте, это действительно очень важно. Нет, нет, ты, Эберхард, можешь оставаться здесь.
Эберхард несколько обиженно и обеспокоенно снова опустился на толстый зад, Штефан и Оливер последовали за отцом во владения Фрица, в его рабочий кабинет.
Фриц резко закрыл за собой двери в зимний сад.
Глава 3
Катинка, Эберхард, Эвелин и я в недоумении остались сидеть за столом.
— Жизнь подчас бывает суровой, но несправедливой, — огорченно проговорил Эберхард.
— О чем вообще может идти речь? — спросила я скорее всего у себя самой.
— О деньгах, конечно, — сказала Катинка.
— Ах вот оно что, — произнесла Эвелин. — Многие жалеют, да некому помочь.
Я была с ней полностью согласна.
— Ничего невозможного — а вдруг «тойота»! — выпалил Эберхард.
Мысль, несмотря на всю ее нереальность, была заманчивой. Впрочем, можно и из Савла[9] превратиться в Павла. Бывало на свете и такое.
— Но я тоже должен там быть, — заметил Эберхард. — Я бы не стал просить много.
— Это верно, — сказала Катинка и покосилась в сторону двери. — Если уж кто-то и должен быть там, так это ты. В конце концов,
Но здесь ее мысли снова вернулись к мечтам о шести или восьми детских комнатах в их новом доме, и лицо Катинки просветлело.
— Как обрадовался папа! Я думаю, что нас с тобой не обойдут, Эби. В конце концов мы никогда его не огорчали. Вероятно, он хочет, сначала слегка намылить мальчикам шеи.
— Гм-гм, — пробурчал Эберхард. — Дружба дружбой…
— Что? — спросила я.
— Я иногда спрашиваю себя, как тебе удалось сделать карьеру, Эберхард? — произнесла Эвелин.
— Успех достигается потом, — ответил Эберхард.
— Пот — хорошее слово, — продолжала Эвелин. — А как насчет дезодоранта? Тебе следовало бы побеспокоиться о нем.
— Он не забывает о дезодоранте, — вмешалась Катинка. — Только его действия не всегда хватает. Но что поделаешь, если потовые железы так сильно работают. Хотя в принципе это даже показатель здоровья.
— Однако запах не всегда здоровый, — съязвила Эвелин.
— Да чтоб ему провалиться, этому дезодоранту! — взвился Эберхард. — Я думаю, что у каждого из здесь присутствующих бывают критические дни… Ты что-то слишком раздражена сегодня, моя дорогая свояченица.
Эвелин сжала в руке нож и гневно сверкнула на него глазами.
— Давайте лучше сменим тему, — предложила Катинка.
Я благодарно улыбнулась ей.
Эвелин выпустила нож из руки, закурила сигарету и сделала глубокую затяжку. Катинка критически поморщилась, но таков был неписаный закон этого дома: курить в зимнем саду дозволялось всем сюда вхожим. Даже несмотря на то, что кто-то в доме находился в положении.
— Что касается меня, то я нахожу запах табачного дыма не менее отвратительным, чем запах пота, — не замедлил высказаться Эберхард.
Боже мой, как только Катинка может жить с таким мужчиной?
— Никотин снижает репродуктивную функцию, — строго сказала она. — Подтверждено наукой.
— Тогда я не понимаю, почему ты никак не начнешь курить, — едко бросила Эвелин.
Эберхард закашлялся.
— Вы смотрели это в понедельник? — спросил он примирительно, пытаясь вернуться к своей излюбленной теме.
Эвелин перевела взгляд в мою сторону. Я показала ей язык. Теперь все начнется снова! Единственным хобби и свободным времяпровождением Эберхарда и Катинки, помимо производства и выращивания детей, было, как уже упоминалось, телевидение. Их любимой передачей была «Кто хочет стать миллионером?» с Гюнтером Йаухом. Каждое воскресенье после семейной разборки в доме свекра они с упоением предавались обсуждению участников программы.
— Вы смотрели выпуск этой недели? — продолжал допытываться Эберхард. — С тем типом, который не знает, что означает слово «reussieren».[10]
