– Кто он?
– Этьен Лебек, ваше святейшество. Торговец живописью.
Глаза у Каллистия расширились, сердце бешено забилось, запрыгало в груди. Подумать только, Лебек, брат отца Ги Лебека, чей образ преследовал его в ночных кошмарах; прошло сорок лет, и теперь оба они мертвы, каждому воздалось по грехам его. Что же это такое? Оба они участвовали в заговоре Пия... потому и стали грешниками, и вот теперь, получается, их настигло возмездие?
Д'Амбрицци, шелестя бумагами, продолжил:
– У нас также есть сообщение из Парижа. Один старый журналист по фамилии Хейвуд...
– Робби Хейвуд, – перебил его Папа. – Ты должен помнить его, Джакомо. Носил жутко крикливые пиджаки, уводил тебя куда-нибудь под ручку и напаивал до полусмерти. Я его помню... Но он здесь при чем?
– Умер, ваше святейшество, – ответил Д'Амбрицци. – Убит неизвестно кем. Полиция, разумеется, бессильна.
Каллистий пытался вспомнить, когда последний раз видел Хейвуда.
– Но как он вписывается во всю эту историю?
– Сестра Валентина виделась с ним в Париже. А теперь он мертв. Возможно, есть связь...
– Этого недостаточно, Джакомо, – сказал Инделикато. Голос звучал ровно, механически. – Пошлю кого- нибудь в Париж, пусть выяснит.
– Удачи ему, – сочувственно протянул Д'Амбрицци.
И пожал тяжелыми плечами. – Возможно, это просто совпадение. Пырнули ножом в темном закоулке. Такое случается.
– Чушь, – нахмурился Инделикато. – Церковь под угрозой, и очередной жертвой стал Хейвуд. Это очевидно.
– Все нити ведут в Париж, – прошептал Каллистий, вертя кинжал в пальцах. – А где сейчас наш друг Бен Дрискил? И как чувствует себя его отец?
– Отец его поправляется. Правда, медленно. А Бена Дрискила мы потеряли. Он прилетел в Париж. Обычно останавливался в отеле «Георг V», но там его нет. Или до сих пор в Париже, или отправился куда- то еще. – Д'Амбрицци повернулся, бросил взгляд на кардинала, тот был смертельно бледен и сидел неподвижно, скрестив ноги. – Ты чего такой тихий, а, Фреди? Я всегда волнуюсь, когда ты вот так затихаешь.
Инделикато откинулся на спинку кресла, сложил ладони лодочкой.
– Восхищаюсь твоими возможностями, Джакомо. Скажи, – он кивком указал на Санданато, – это монсеньер обеспечил тебя таким потоком информации?
– После. Бедный Пьетро, работает, как вол. Нет, я задействовал свою маленькую армию. И не смотри на меня так, Фреди. Шучу я, шучу! Просто послал нескольких добровольцев задать несколько вопросов...
– А этот священник с серебряными волосами, кто он? – спросил Каллистий.
Д'Амбрицци покачал головой.
– И все равно, твоя осведомленность меня просто поражает, – заметил Инделикато. – Где Дрискил?
– Это ты у нас мастак следить за людьми, – ответил Д'Амбрицци. – И только напрасно тратишь время, установив слежку за мной. – И он расхохотался.
Инделикато изобразил подобие улыбки.
– Очевидно, слежка оказалась не слишком плотной.
Каллистий взмахом руки призвал их покончить с пререканиями.
– Таким образом, у нас получается уже девять убийств... и одно самоубийство?
– Как знать, ваше святейшество, – ответил Инделикато. – Это просто царство террора. Как знать, сколько было жертв и сколько еще будет.
Внезапно Каллистий поднялся. Тело его дернулось, напряглось, ногти впились в ладони, рот искривился, в уголках бескровных губ показалась пена, и, не произнося ни слова, он шагнул вперед и рухнул грудью на письменный стол.
Жан-Пьер, пономарь, которого нашел Август Хорстман в маленькой испанской деревушке, носил длинную сутану, немного пообтрепавшуюся внизу, и старую черную широкополую шляпу – непременный атрибут одеяния сельских священников. При нем был коричневый бумажный пакет с завтраком, помятый и весь в жирных пятнах. В поезде никто не обратил на него особого внимания. Никто, за исключением маленькой белокурой девочки с косичками, которую поразили его глаза: один закрыт молочно-белой пленкой, другой – живой и ярко-синий, почти как у нее. Поймав на себе ее взгляд, он улыбнулся. Девочка продолжала смотреть на него и сосала пальчик. Жан-Пьеру захотелось сойти с поезда, не доезжая до Рима. Но он не мог этого сделать.
В Рим прибыли в полдень, там стояла жара. Слишком жарко для этого времени года. Он весь вспотел в теплом своем белье. В Испании он привык к прохладной и ветреной погоде, обычной для гористой местности с ее свежим воздухом, журчащими ручейками и неторопливым ритмом жизни.
Он стоял у здания железнодорожного вокзала, кругом суетились и спешили куда-то люди, громко перекликались, толкали его. Мелькнула тревожная мысль: увидит ли он снова свою уютную маленькую церковь? Увидит ли снова из окошка кельи серебряную луну, вдохнет ли свежий чистый воздух, уловит ли в легком бризе слабый намек на запах моря? Услышит ли когда-нибудь журчание ручья в долине, ступит ли в прохладную и прозрачную его воду?
