убийства… следуют за вами вплоть до Буэнос-Айреса.
– Но его убили еще до моего приезда.
– Так-то оно так. Однако у него побывал ваш брат. И прежде чем вы смогли повидаться с профессором, его убрали.
– Значит, вы видите в этом какую-то связь?
– Думаю, для этого есть основания, мистер Купер.
Мы прогуливались по саду. Узнав, как сильно обеспокоил Долдорфа визит моего брата, Рока вскинул брови. Потом сказал:
– Я все-таки навел кое-какие справки. Альфред Котман и Мартин Сент-Джон присутствовали сегодня на похоронах. Котман сказал вам об этом утром?
– Нет. Он сказал, что собирается на верховую прогулку с сыном.
– Понятно. Что ж, мистер Купер, вы должны, понять, что это дело весьма деликатного характера. – Он слегка развел руки. – Обычно люди типа Котмана не любят, чтобы кто-то вмешивался в их жизнь… Люди типа Долдорфа – тоже. Мы стараемся их не трогать. Они, можно сказать, в каком-то отношении уже принадлежат истории, и, если они иногда все еще пытаются плести какие-то интриги, уходящие корнями в прошлое, мы предпочитаем просто не вмешиваться. В конце концов, они варятся в собственном соку, вы понимаете меня?
– Нет, не понимаю. Убийство Долдорфа – не исторический эпизод. Оно произошло сейчас, в наши дни. Это преступление.
– Постарайтесь взглянуть на все с моей позиции. Не знаю, удастся вам это или нет, но мой совет: принимайте обычаи нашей страны такими, какие они есть. – Казалось, настроение у него никогда не меняется, однако я понимал: несмотря на свой спокойный, невозмутимый вид, Рока напряженно думает, взвешивает, сопоставляет.
– Что вы хотите сказать? Вы говорите загадками.
– Я говорю о том, что прошлое отбрасывает очень длинные тени, мистер Купер, и нам приходится действовать с большой осторожностью. Мы не можем позволить себе поступать опрометчиво или бестактно. Мы имеем дело с людьми, которых трудно загнать в угол.
– Ответьте мне на один вопрос, – попросил я.
– Если смогу.
– Какое ко всему этому имеет отношение Перон? Ведь он покинул страну давным- давно.
– Но он не забыт. В этом все дело.
– Чушь какая-то! Это нереально. Куда ни сунься, все возвращается к нацистам и Перону. С ума можно сойти. Сейчас тысяча девятьсот семьдесят второй год, и я не понимаю, как мы можем стоять с вами здесь и всерьез обсуждать нацистов и Хуана Перона.
– Согласен. – Под седыми усами Роки появилась легкая усмешка. – Ситуация действительно странная.
– Ну хорошо, – вздохнул я. – Что, они в самом деле собираются вернуть Перона?
– «Они»? Кто «они»?
– Да кто угодно.
– Господь с вами, мистер Купер, о чем вы говорите… – Улыбка Роки потускнела.
Я лежал в постели полусонный, когда позвонила Мария Долдорф. Было около полуночи.
– Вы не могли бы со мной встретиться? Сейчас… – Она тяжело дышала.
– Право, я…
– Я кое-что обнаружила, – продолжала она настойчиво. – Просматривала вечером бумаги отца и кое-что нашла. Связано с вашим братом. Не могу понять, что это может значить, но мне страшно. – Голос у нее был хриплым. Мне представился ее чувственный рот и очаровательные глаза. Тут же я вспомнил Полу Смитиз: она тоже нашла что-то среди других бумаг и погибла.
– Хорошо, – сказал я. – Давайте встретимся.
– Тогда слушайте. Вы знаете книжный магазин Митчелла?
– Нет.
– В таком случае возьмите такси. Скажите водителю, что вам нужен магазин Митчелла. Адрес – пятьсот семьдесят, улица Кангало. Она тянется с востока на запад. Найти нетрудно. Это самый большой магазин английской книги во всей Южной Америке. Ждите меня у входа. Я подъеду к вам, и вы быстро сядете в машину, – сказала она и повесила трубку.
Голубой «мерседес» уже ждал меня у магазина. Такси остановилось, и я моментально пересел. Машина тронулась по лабиринту переулков, сворачивая то вправо, то влево.
– Куда мы едем?
– Ко мне домой, – ответила она. Верх автомобиля был откинут, и Мария, чтобы ветер не трепал ее волосы, перехватила их ленточкой. На ней было то же самое черное платье.
«Мерседес» свернул на дорожку, ведущую к дому. У ворот, высунув руку из машины, она нажала на какую-то кнопку, и дверь гаража плавно открылась. Машина тихо въехала внутрь, дверь так же мягко опустилась, когда Мария нажала на другую кнопку. Из гаража мы по лестнице поднялись в дом.
Мария распахнула окна, задернула гардины, и они заколыхались, затрепетали от ветерка. Тускло светилась настольная лампа. Мария предложила мне сесть, сказала, что сейчас что-то покажет. Я слышал, как звякнул лед о стенки бокалов. Потом она вернулась, принеся джин с тоником, села рядом со мной и положила на стол книжку в черном переплете.
– Папин дневник. Я нашла его сегодня вечером у него на квартире. Возможно, это не очень хорошо, не знаю, но я начала листать его, читая на выбор то там, то сям. Абсолютно ничего значительного не нашла, пока не добралась почти до конца. До того дня, когда его посетил ваш брат… – Она сунула палец туда, где лежала закладка, и открыла нужную страницу. Потягивая джин, я некоторое время смотрел на дневник, потом признался:
– Я не знаю немецкого.
Она поджала губы, провела по ним кончиком языка и начала переводить:
– «Я стар, немощен и безумно устал от жизни, а меня все никак не оставляют в покое. Сегодня боль в груди усилилась после посещения какого-то человека, и весь день с момента его ухода я чувствую себя совсем больным. Никогда прежде я его не встречал. И конечно, сегодня мог различить только его силуэт. С каждым днем зрение все хуже. Этот молодой американец сказал, что он внук Остина Купера. Мог ли я ему верить? Кто он на самом деле? Он задал мне массу вопросов о прошлом, о былых днях. Мне невыносимо вспоминать о них. И это навалилось на меня почти сразу после моей встречи на прошлой неделе с Зигфридом. П. является ко мне, точно привидение, но деться некуда. А теперь еще Зигфрид твердит, что настал срок операции „Катаклизм“. „Катаклизм“! Я пытался убедить его, что это не так. Я сказал, что стар и болен, однако все бесполезно. Зигфрид ответил, что поворачивать назад уже поздно. Я возразил, что еще могу все остановить. Лучше бы мне промолчать. Он заявил: Барбаросса считает, что время пришло. Они не могут больше ждать. Боятся. Не знаю почему… может, из-за…»
– Постойте минутку, – попросил я.
– На этом запись обрывается. Больше ничего нет. – Она пытливо взглянула на меня. – Фраза не закончена.
– Дьявольщина! Что все это значит? – Во мне опять закипало нетерпение. – Кто те люди, о которых он пишет? Кто такой Зигфрид? Что за Барбаросса?
Она покачала головой:
