– Не знаю. Он никогда словом не обмолвился об этом. – Она повторила имена из дневника: – Зигфрид, Барбаросса, П.
– Должно быть, кодовые имена, – заметил я. – Или он просто бредил, нес околесицу…
– Нет! – перебила она с жаром. – Нет, он был не из тех, кто несет околесицу. Он отлично соображал, схватывал на лету. Здоровье у него было неважное, но ум ясный, острый, он понимал все быстро, с первого слова, как и раньше.
– В таком случае это действительно кодовые имена. Невероятно…
– Меня страшит все это: ваш брат, дневник, их встреча, их гибель… Теперь вы появились. – Она закурила. – Нетрудно предугадать дальнейшие события, не правда ли? – Рука у нее дрожала, и она крепко сжала голое колено.
– Да. Полагаю, что да. Только трудно предусмотреть…
Некоторое время я ходил по комнате. Тишину нарушал лишь ветер за окном. Был час ночи.
– Могу я забрать дневник?
– Для чего?
– Хочу показать его одному своему другу из уголовного розыска здесь, в Буэнос-Айресе. Не исключено, ему что-то станет ясно. К тому же именно он будет вести следствие по делу об убийстве вашего отца. Это его работа, Мария.
– Полиция? – Она рассмеялась, деланно, горько. – Полиции наплевать на моего отца. Подумаешь, не стало еще одного старого немца-перониста. Они и пальцем не шевельнут. Скажут: пусть эти старые выродки убивают друг друга, нам-то что? Они боятся совать нос в дела подобного рода, уверяю вас, мистер Купер.
– И все-таки позвольте мне взять его, – попросил я.
– Пожалуйста. Теперь уже все равно. – Она пожала плечами. Похоже, страх ее прошел. Лицо Марии осунулось, было мрачным и усталым. – Теперь уже все равно, – повторила она.
Утром я позвонил Роке и сообщил о дневнике профессора Долдорфа. Он невозмутимо отдал распоряжение одному из своих людей поехать и забрать его. Мою новость Рока выслушал без особого восторга, но заинтересованно.
Потом я позвонил Мартину Сент-Джону по номеру, который он дал мне при встрече. Сент-Джон предложил встретиться у него в конторе не позже чем через час. Я спросил, у него ли все еще та вырезка, которую оставил Сирил. Он ответил, что она у него.
Кабинет Сент-Джона мог бы выглядеть хуже разве что после пожара. А поскольку пожара не было, кабинет оставался на своем месте, в нем столбом стоял сигарный дым, аромат спиртного, запах человеческого пота и крепкий дух плесени и пыли от стеллажей с книгами и бумагами. Древний крутящийся вентилятор, состоящий из огромных лопастей, заключенных в клетку из черной проволоки, разносил эти запахи по всей комнате. Сент-Джон сидел за письменным столом. На нем был тот же самый белый костюм с поникшим желтым цветком в петлице. Я узнал пятна на костюме. Надо полагать, и несчастный цветок тоже был тем же самым. Шляпа Сент-Джона покоилась на деревянном шкафу с картотекой.
Он с трудом поднялся, снял очки с полусферическими стеклами, вздетые на кончик курносого, пуговицей, носа, и жестом указал мне на кресло, обтянутое потрескавшейся кожей.
– Извините за беспорядок, мистер Купер. Беспорядок – моя стихия: беспорядок в кабинете, чертовский беспорядок в моей старческой башке. Но я все помню, точно знаю, куда что сунул, понимаете? Да вы присаживайтесь, присаживайтесь.
– Надеюсь, не доставлю вам особых хлопот, – сказал я, убрав кипу раздутых папок с ручки кресла на пол, на протертый до дыр ковер.
Контора была не из больших. Само здание, когда-то достаточно красивое, сильно обветшало, и его давно уже переплюнули по оформлению и комфорту современные небоскребы Буэнос-Айреса, новомодные всплески модерна. Впрочем, Сент-Джон и сам был далеко не современен. Он откинул назад свисавшие на лоб длинные седые волосы.
– Насколько туго здесь пришлось Котману? – спросил я. – Потому что он немец, я хочу сказать.
– А-а, вы о преследованиях? – хохотнул он. На лбу у него набухли капли пота. – Такие, как Котман, им не по зубам, вы согласны? Богатые немцы, приехавшие в Аргентину по нашему маленькому секретному каналу, вряд ли вообще пострадали. Кто осмелился бы преследовать их? Массы, чернь, могли, конечно, устроить несколько погромов там, где поселились простые немцы, но как это отразилось бы на людях типа Котмана? Прежде всего их класс в своей основе противостоит массам и любой форме демократии. Толпа даже представления не имеет, кто они. Они недосягаемы, мистер Купер, ибо так устроен наш мир.
В маленьком кабинете было страшно жарко. Единственное окно, надо полагать, наглухо заклинили скопившиеся за десятилетия грязь и копоть. Сент-Джон вытер лицо линялым красным платком в горошек, сунул его в карман. На книжном шкафу тикал старенький будильник.
– Распространяется ли эта самая недосягаемость… ну, скажем, на какого-нибудь немецкого профессора? Преподавателя института…
– На это нелегко ответить. – Прищурив глаза, он уставился на золотой карандаш в своих толстых пальцах. – Это зависит, надо думать, от того профессора.
– Ну а если говорить гипотетически, может ли тот факт, что ты немец по национальности, да еще перонист, стоить человеку академической должности? Стоить ему карьеры?
– Все возможно, дорогой мой. Абсолютно все. Таково убеждение старого Сент- Джона. – Он вздохнул, медленно следя глазами за кружившей по комнате мухой. – Мистер Купер, вы становитесь недоверчивым. Ну прямо как ваш брат. – Сент-Джон улыбнулся почти ласково. Он явно читал мои мысли. – Последнее время я редко виделся с профессором Долдорфом. Но когда-то, много лет назад, мы были хорошо знакомы, и, услышав о его кончине, я не мог не отдать ему последний долг. Все очень просто. – Он встал, отдуваясь, снова откинул со лба длинные седые волосы и направился к одному из книжных шкафов. – А теперь перейдем к вырезке. – Он начал рыться в папках, в кипах бумаг, толстыми пальцами перебирая страницы. – Хм, где же, где же?.. Знаю, она здесь… где-то, где-то…
Я чихнул от поднявшейся пыли, весь взмок, рубашка прилипла к спине.
– Ага, нашел, – сказал он, вернулся к столу, промокнул взмокшее лицо своим ситцевым платком. Между его пальцами свисала газетная вырезка. Он снова погрузился в кресло и воззрился на нее. – Не знаю, почему ваш брат показал мне ее, просто понятия не имею… Какие-то супруги Брендель на странице глазговской газеты за октябрь прошлого года. Не откуда-то, а прямо из самого Глазго. Ни словом не обмолвился, как она к нему попала, только заявил, что ему необходимо видеть Альфреда Котмана. Сказал… дайте-ка вспомнить… сказал, что все началось с этой фотографии, а что такое это «все» – одному богу ведомо. – Он покачал головой и протянул вырезку мне.
Через секунду вся моя жизнь перевернулась. Я глядел на снимок, и руки у меня дрожали.
На снимке были запечатлены мужчина и женщина на дипломатическом приеме. Женщина была намного моложе мужчины. Она смотрела на кого-то вне кадра, сдержанно улыбаясь. Мужчина, красивый, веселый, слегка склонил голову набок, будто вслушивался в слова не попавшего в кадр собеседника.
– Может, вам дать воды, дружище? На вас лица нет. Я говорю…
