чтобы потом их можно было поднять, не спутав с другими).
- Дотяни, Вадик! - неестественно тонким голоском подвывает Пижон.
Я молюсь всем богам на свете. Дотяни, Вадик! Вадик тянет, но Антон уже рядом. Захватывает. Последние метры Калерия немного оживает, но жеребец Антона чисто выигрывает шею.
- Может, объявят 'голова в голову'? - неуверенно спрашивает Пижон.
- Хрен тебе в голову! - со злобой отвечает Профессионал и, в свою очередь, с размаху швыряет билеты.
Мы стараемся не смотреть друг на друга. Все утопились. Это ясно.
- Ну, ребята, мне сегодня здесь нечего делать, - говорит Пижон, после того как объявляют победителем четвертого номера. - Я накололся на сто пятьдесят.
Это весь свой выигрыш Пижон спустил за раз? Но и я не лучше. Просадил сорок рублей. Хорошо еще, что червонец одолжил Профессионалу. Да когда с него получишь? Хотя...
Пижон прощается и твердым шагом идет на выход. Корифей тоже исчезает. По-тихому. Вероятно, припрятал где-нибудь в носке трояк. Это в его натуре вытаскивать из заначки по рублику.
- Повесить надо Заправщика, - говорю я Профессионалу, говорю просто так, чтоб сказать что-то.
- Заправщик не виноват. Вадик ехал вусмерть, не рассчитал пейс.
- Но Юра лишь в последний момент мне сказал про Антона.
В глазах Профессионала мелькает тень, и я догадываюсь.
- А ты ведь сыграл Антона?
- Подумаешь, сыграл, - бурчит Профессионал, пряча глаза, - всего двумя рублями к первому. Если и доеду - дадут копейки. А от Вадика я стоял двадцаткой.
Вывешивают выдачу. Антон в одинаре - 17 рублей. Это уже не копейки.
- Женя! - Впервые за сегодняшний день я называю Профессионала по имени. У меня один билет. От четвертого к девятому. Давай ополовиним. Я беру тебя на пятьдесят копеек. А ты меня - к первому.
Профессионал презрительно фыркает:
- Девятый годится на колбасу.
- Женя, - говорю я ровным голосом, каким обычно беседую в классе с упрямыми девочками, - я тебе одолжил деньги. Нечестно не принимать меня в долю.
- Да ладно, хватит попрошайничать, Учитель. Конечно, беру, но ты всегда находишь...
Я не слушаю продолжения. Я круто поворачиваюсь и ухожу. Схватило живот. Добраться бы скорей до туалета. Иногда такое со мной случается. От нервов. От переживаний. От унижения. Так мне и надо. Ведь все-таки я учитель. И в школе меня уважают. И я писал когда-то работы по истории. И кое-что мое ушло в Самиздат. Так мне и надо. Игрок ср... Пора завязывать с ипподромом. Совсем потерял человеческое лицо. Унижаюсь за пятьдесят копеек! И потом - всегда надо подыгрывать к фавориту. Сколько раз на этом горел!
Я выхожу из кабинки, когда заезд уже в разгаре. Пусто в кассовом зале. Но я не тороплюсь. Мне плевать. Если бы мог - повесился. Женя, конечно, парень неплохой, рубанул сгоряча. Если придет первый номер - откажусь от половинки билета, пусть подавится. Хотя от семнадцати рублей в одинаре должны кое-что платить. Нет, я скажу, что деньги мне не нужны - пусть поставит сто грамм. А может, выпью и стакан. Самое время напиться.
Навстречу мне валит народ. Значит, заезд кончился. В коридорной толкучке не слышу слов диктора. Не все ли равно? Спрошу лишь, не доехал ли Профессионал.
С Женей я сталкиваюсь у выхода на трибуны. У него какой-то странный вид взволнованный и смущенный. Я перевожу глаза на панно. Вывешен первый номер, но сверху, над ним, - девятка!
И вот я в ложе, а около меня почтительный молчаливый полукруг. Трясущимися руками я выдергиваю из карманов билеты, выбрасываю их. Неужели потерял? 4-9! Вот он! Целехонький. Ноги у меня ватные. И я слышу дрожащий голос Профессионала:
- Старик, нет больше таких билетов на ипподроме!
Возле касс выдачи возбужденная толпа, но перед нами все разом расступаются. Мелькнуло лицо Илюши-Овощника, Бакинца. Бук Геночка на секунду возник, и как будто его сдернули. Исчез. Чья-то рука тянется ко мне, и я слышу жалобное верещание Юрочки- Заправщика:
- Учитель, это я подсказал тебе Антона. Помнишь, я говорил: 'Один Антон, никто рядом!'
Мне хочется возразить: 'А девятый номер? Кто меня убеждал не играть к нему?' - но я чувствую, что на моем лице застыла жалкая, извиняющаяся улыбка. Впрочем, голос Юрочки немедленно пресекается, как будто ему заткнули рот. Какие-то голоса, выкрики, но меня, как магнитом, притягивает лицо кассирши. Ее глаза сияют, она смотрит на меня, как на бога, а рот ее искривлен отчаянием. Что? Ах, да, понимаю, она не может мне выплатить выдачу, такие деньги выдаются только в центральной бухгалтерии. В кассе я бы ей оставил десятку, нет - сотню, какая сейчас мне разница!.. Но в бухгалтерии отсчитывать не ей...
Кассирша идет впереди нас, неся платежный лист, как знамя. Проходим дверь, на которой табличка: 'Вход воспрещен'. Мы поднимаемся по лестнице, петляем коридорами, и из боковых дверей выскакивают какие-то люди, отсекающие нас от сопровождающих, прорвавшихся за нами из кассового зала. Мы входим в большую залу, где тридцать (а может, сто?) женщин с всклокоченными прическами крутят ручки арифмометров - запах пудры и пота, - и с нами в залу врывается - не знаю что: крик? стон? восторг? Какое-то дуновение ветра, и женщины застывают, не закончив движения рук, с полуоткрытыми ртами. Еще одна дверь. Еще коридорчик. Другая дверь, которая отделяет нас от кассирши, - я оборачиваюсь и ловлю ее последний взгляд, ах, сколько страсти и эмоций на этом лице, успеваю подумать, что она нас теперь надолго запомнит и можно будет без очереди ставить в этой кассе (не забыть дать ей двадцатку в следующий раз - двадцаткой обойдется) - и вот, - и вот мы сидим на диванчике, а напротив нас - седенький, сухой, строгий человек. Он внимательно и неторопливо сличает номер билета с платежной ведомостью - и наш номер обведен в ведомости жирным красным карандашом, потом изучает обратную сторону билета (как будто на обратной стороне может быть что-то написано!) и берет телефонную трубку.
- Да, - говорит он в трубку. - Прибыли. Двое.
Кладет трубку. Не глядя на нас, начинает деловито перебирать какие-то бумаги на столе. Он нас ненавидит. Он служака - бухгалтер, чуждый игре и азарту, он живет только на зарплату - и тут в один миг двое балбесов должны получить больше, чем его зарплата за несколько лет. Впрочем, сколько же мы выиграли? Нам этого еще никто не сказал, и в ведомости сумма не проставлена.
От нечего делать осматриваю комнату. На стене - портреты Брежнева и Буденного. Маленький несгораемый шкаф в углу. Там, наверное, наше состояние.
И тут я встречаюсь глазами с Женей. Он начинает моргать и заискивающе улыбаться. Я уже давно заметил эту странную метаморфозу, которая происходит с ним после бегов. На ипподроме он железный Профессионал, суров, резок - не подступись. После игры - как ребенок. Теперь, видимо, он еще и боится, что я стану его упрекать, а может, и хуже - возьму и скажу: 'А ты тут при чем?' Я ему ободряюще подмигиваю, и лицо его расплывается.
Раскрывается дверь. На пороге майор милиции. С ходу бодрым тоном:
- Товарищи, значит, так. Я вас, конечно, поздравляю с удачей. Обычно мы выдаем деньги сразу и отпускаем в сопровождении сотрудников. Но сегодня особый день, очень много
