“произведений”, не попадись ему на глаза в одном из журналов фотографии скифских сокровищ, приобретенных Лувром, где, среди всего прочего, красовалась и его тиара.
Сумма, какую всемирно известный музей уплатил за нее, ошеломила Содомского. Ему бы промолчать, ан нет, взыграло честолюбие.
И ювелир поехал в Париж, где вскоре разразился “скандал века”, как назвали признание Содомского в авторстве тиары газетчики.
Правда, ему сначала не поверили, несмотря на то, что Содомский представил свои эскизы, рисунки подделки и состав золотого сплава, из которого отливал тиару и над которым очень долго бился.
Тогда Содомский, чтобы доказать свою правоту, закрылся в гостиничном номере и за неделю изготовил другую тиару; ее нельзя было отличить от приобретенной Лувром.
Сомнения у экспертов отпали, Лувр в горести подсчитывал убытки и пытался отыскать “владельца” тиары фон Заксе, (тот, конечно же, не поспешил дать свой новый адрес), а Содомский на гребне славы вернулся в родную Одессу, где его чествовали, как национального героя и где прозвали “королем” ювелиров.
Но все в жизни преходяще, а слава – в особенности, в чем вскоре не преминул убедиться и Содомский.
Вначале, после триумфального возвращения из Франции, заказы на украшение посыпались, как из рога изобилия.
Содомский работал, словно одержимый, сутками.
Все казалось ему в розовом цвете. Жизнь была прекрасна и наполнена главным ее содержанием – любимой работой – до краев.
Однако вскоре французские власти (им так и не удалось разыскать господина фон Заксе), обратились к России с настоятельным требованием возместить убытки, понесенные Лувром по вине “национального героя” и «короля» одесских ювелиров Содомского. Теперь он уже фигурировал, как главный злодей и инициатор обмана.
И пришлось Содомскому по совету бывалых людей покинуть дорогую его сердцу Одессу и удариться в бега во избежание больших неприятностей.
Так Содомский оказался в богом забытом Гловске, где купил небольшой домишко и по- прежнему занимался ювелирным делом, что позволяло “королю” ювелиров кое-как сводить концы с концами.
В мастерской Содомского в утренние часы царил полумрак.
Ювелир был бережлив и экономил, на чем только мог: электрическое освещение для него было роскошью, а свечи и керосин, по его разумению, стоили немыслимо дорого.
Поэтому два подмастерья, взятые им на выучку, коротали время у замерзших окон, дожидаясь, пока рассветет, чтобы можно было хоть что-то видеть в этой полутемной клетушке.
– Модя, кто-то приехал… – вполголоса обратился один из них, рослый малый в безрукавке, отороченной свалявшимся заячьим мехом, к другому, низенькому, коренастому, с круглой, как бильярдный шар, рыжей головой.
Рыжеволосый потер оконное стекло, оттаивая лед, и припал к образовавшемуся прозрачному пятнышку.
– Ого! Выезд-то, Жорка, выезд каков, а! Ух-х… Царский. Кони – звери. Кто бы это мог быть? Так рано…
Заскрипела входная дверь, и в мастерскую вошла закутанная в меха старуха. Неуверенно ступая мелкими шажками и касаясь рукой стены, она подошла к подмастерьям и спросила, шепелявя:
– Ювелир Шсодомшский, проше пана, кто ештем?
– Один момент, ясновельможная пани! – сказал рыжеволосый Модя.
И постучал в некрашеную дверь, ведущую в личную мастерскую ювелира, куда тот подмастерьев не допускал.
– Господин Содомский! – позвал он. – Извините-с, но к вам пришли…
За дверью послышались покашливание, шорох шагов; что-то упало, звякнув. Наконец дверь отворилась, и Содомский, одетый во все черное, склонился перед старухой в глубоком поклоне, предупредительно вежливом, но с большой долей гордого достоинства: он сразу узнал раннюю визитершу.
– День добрый, госпожа Сасс-Тисовская. Чему обязан?
– Мне нужно с вами поговорить…
Княгиня бросила выразительный взгляд на подмастерьев.
– Прошу сюда, – понял Содомский.
И жестом пригласил ее в свою личную мастерскую.
Они уединились; в комнате стало тихо.
Подмастерья едва не на цыпочках отошли к окну, уселись на скамейку. Переглянулись.
Модя поднял широкие рыжие брови, округлил глаза.
Сасс-Тисовская была в городе личностью небезызвестной. О ее богатстве знали все, и
