И я пошел.
Я понял, что Жорж здорово испугался…
Как ни неприятно иметь дело с ментами, особенно торговому люду, но еще хуже попасть к ним в немилость. Эту истину Сандульский усвоил крепко.
А я пошел с ним потому, что хотел пусть на несколько часов выбросить из головы не только все еще свежие сцены из зала суда, но и весь тот хлам, который накопился за последний год работы над 'мокрыми' делами.
Я был по горло сыт и 'демократией', и 'новым мышлением', и нашим 'народным капитализмом', расплодившим такую пропасть бандитов и жулья всех мастей и расцветок, что впору сесть где-нибудь на вершине горы и завыть на луну.
Уж кто-кто, а я знал, что среди ментов немало настоящих профессионалов, готовых за державу горло перегрызть всем этим подонкам и новоявленным нуворишам. Вот только никто не давал команду 'фас'.
Да и кто ее даст? Те, что сидят в мягких начальственных креслах? Как бы не так. В этом случае многие из них пошли бы по этапу.
А кто себе враг?
Я медленно наливался под завязку весьма недурным армянским коньяком, как я понял, из старых запасов Сандульского. Я пил, но почему-то не пьянел, а тупел.
Есть мне не хотелось, и я больше налегал на дольки лимона в сахаре и маслины.
Помещение, куда привел меня Жорж, оказалось небольшим банкетным залом, отделанным карельской березой.
Под потолком висела чешская люстра, и в ее хрустальных подвесках весело роились мириады светлячков, выловленные из пламени шикарного, отделанного мрамором, камина.
Вытянув ноги к огню, я блаженствовал, словно сытый кот на завалинке. – Балдеешь?
Жорж переоделся. Вместо темно-бордового – клубного – пиджака, в котором он меня встретил, теперь на нем красовались черный фрак с цветком в петлице и белая рубаха с бабочкой. – Очки втираешь? – ответил я вопросом на вопрос. И с ухмылкой кивнул на его сногсшибательную фрачную пару.
– Не без того, – согласился он, присаживаясь. – Нужно держать марку.
– Фирма веников не вяжет… Выпьешь?
Сандульский снял бабочку, сунул ее в карман и согласно кивнул:
– Плесни чуток. Уже можно.
– Накормил акул капитализма?
– По самое некуда.
– Судя по интерьеру, навар у тебя приличный. Деньги в чулок складываешь или держишь в банке? – Ага, в стеклянной… Жорж со злостью тыкал вилкой в тарелку, пытаясь наколоть маринованный гриб.
– Понятно. Значит, качаешь за бугор.
– Намекаешь?
– Так ведь уже полгорода толпится в приемной ОВИРа.
– А что я в Израиле забыл?
– Ну как же – историческая родина… – Чушь собачья!
Сандульский выматерился, как портовый грузчик.
– У меня здесь жили и померли все деды-прадеды, я тут описал все заборы в детстве, как щенок на первой прогулке, я могу поговорить с каждым камнем в городе… и он меня поймет! А там? Что меня ждет там?
– Реки из кока-колы, шоколадные кораблики и берега из гамбургеров.
– Чушь собачья! Не ерничай. Там я буду всего лишь безгласой песчинкой, пылью, принесенной ветром пустыни, одним из многих скитальцев, до ломоты в скулах растягивающих рот перед телекамерой, чтобы изобразить как он счастлив в 'земле обетованной'.
– А ты, оказывается, поэт.
– Нет, я всего лишь жид. В меру жадный, в меру хитрый, в меру образованный. Не более. Те, кто считает себя евреями, давно смайнали. Без всякой поэзии. – Зато теперь они наконец определились с национальностью. – Не понял… – И между прочим, радуются этому до потери штанов. – Сергей, кончай говорить загадками!
– Какие тут загадки… Дело в том, что местные евреи считают наших эмигрантов русскими. Без всяких оговорок. Что многим твоим соплеменникам очень даже импонирует. Как это ни странно. – Ай!..
Сандульский сделал характерный жест правой рукой, что могло значить и негодование, и раздражение. – Говорят, ты 'мерс' прикупил… Я решил сменить больную для Сандульского тему. – Это кто такой всезнающий?
Жорж подозрительно прищурился, не донеся до рта вилку с насаженной шпротиной. – Есть люди… – ответил я неопределенно.
И отхлебнул из высокого стакана пузырящейся минералки.
– А все же?
– Сторожук. – Кто-о!? Сандульский вдруг побледнел.
– Сторожук… Ах, мать твою… – Он горестно вздохнул.
Мы в полном молчании выпили по рюмке.
Бледное лицо Сандульского пошло красными пятнами, а в глазах появилось выражение безысходности.
И я, и Жорж знали Сторожука достаточно хорошо. Он был в чине майора и работал заместителем начальника РОВД того района, где находился 'Клипер'.
В областном управлении внутренних дел имелись сведения, что Сторожук подмял под себя одну из самых свирепых банд рэкетиров и теперь пожинал плоды этого, несколько странного – если не сказать больше – сотрудничества, совершенно немыслимого еще пять лет назад.
Но сведения сведениями, а фактов у нас не было, и пока задания на 'разработку' Сторожука наше начальство дать не решалось.
Похоже, у майора в верхах была своя рука, притом весьма солидная.
О связях Сторожука с уголовниками, естественно, знал и Сандульский.
– Дурак… – наконец нарушил молчание Жорж. – Жить красиво захотелось…
– Это ты о себе?
– Ну, а о ком же?
– Не рви волосы на голове раньше времени. Я не думаю, что ты рискнул начать такое солидное дело без 'крыши'.
– Со Сторожуком может конфликтовать только умственно недоразвитый.
– Значит, жди наезда. – Лучше бы ты сюда не приходил… Сандульский посмотрел на меня с ненавистью.
– Тебе больше нравится поза страуса: голову в песок – и трава не расти?
– Так спокойней.
– Не всегда. В таком варианте могут случиться неприятные приключения.
– Что ты имеешь ввиду?
– Это не я, а кто-то другой может иметь тебя ввиду. Береги задницу, Жорж.
– Не учи меня жить! – От жизни не спрячешься, Жорж. – А я и не прячусь.
– Кстати, я не думаю, что данные о твоем валютном счете в банке являются для определенных личностей тайной за семью печатями… – Разве это деньги? Жалкие гроши.
– Ну, не совсем жалкие. И даже не гроши, а центы и доллары. Не нужно прибедняться, Жорж. – К чему этот разговор? – А все к тому же… Я откупорил вторую бутылку.
– Налить? – Спрашиваешь…
