реагировал на появление старика.
А стол, судя по разнообразию продуктов, накрыл квартирант Зосимы. Хозяин расстарался лишь на хлеб, маринованные грибы и квашеную капусту.
– Благодарствуем… – Дед Коськин покосился на пустую водочную бутылку и тяжело вздохнул.
– Там… – вдруг подал голос Пал Палыч. – Под лавкой, – уточнил он, посмотрев на меня сумрачным взглядом. – Закатилась…
Дед Никифор даже вздрогнул, услышав несколько охрипший, басовитый голос Пал Палыча. Я полез под лавку и нашел еще одну, нераспечатанную, бутылку финской водки. Дед Никифор тут же оживился и нетерпеливо заерзал на табурете, рискуя сломать довольно хлипкую деревянную конструкцию.
– Наливай, – опять подал голос Пал Палыч.
Я не стал мешкать. Когда рюмки были наполнены, Пал Палыч тряхнул головой, прогоняя навеянную спиртным вялость, и спросил:
– А где Зосима?
Видимо он забыл, что его собутыльник дрыхнет уже битый час.
– Спит, – коротко ответил я, и подцепил на вилку маринованный гриб.
– Разбудите, – с пьяной настойчивостью боднул крутолобой головой Пал Палыч.
– Пусть отдыхает, – осторожно вмешался в наш диалог дед Никифор. – Вы молодые, вам все нипочем, а нам, старикам, уже того… покой нужен.
Я едва не рассмеялся, когда старик Коськин не сдержался и воровато посмотрел на бутылку. Его 'забота' о Зосиме была прозрачней финской водки. Просто дед Никифор моментально смекнул, что делить поллитру на троих гораздо выгодней, нежели на четверых.
– Ну, раз так… – Пал Палыч выцедил водку врастяжку, как драгоценный бальзам.
Дед Никифор свою порцию выпил не менее бережно – чтобы не пролить ни капли. А затем он принялся опустошать стол.
Несмотря на худосочность, старик Коськин метал харчи почище борца сумо. Не успел я и глазом мигнуть, как дед буквально проглотил содержимое большой банки импортной тушенки (видимо ему понравилась яркая этикетка), а затем с таким же рвением принялся за деликатесную колбасу. При этом хлеб он игнорировал. Наверное, чтобы больше влезло давно не виданных городских продуктов.
Пользуясь тем, что Пал Палыч снова погрузился в транс, я налил деду вторую рюмку, которую он с благодарностью и оприходовал, чтобы приналечь на харчи с еще большим усердием. Я свою очередь пропустил; мне и так было хорошо. Дурные мысли растаяли, и в голове замелькали соблазнительные женские образы. Интересно, с какой стати?
Насытившись, дед Никифор просительно посмотрел в мою сторону. Улыбнувшись, я угостил его 'Мальборо'. Старик курил мало, эпизодически, но упустить такой случай – покейфовать на всю катушку, да еще на дармовщину, – не мог.
– Кх, кх!.. – Он степенно прокашлялся и, пыхнув дымом, многозначительно сказал: – Чудеса у нас творятся.
– Это вы о чем? – спросил я, насторожившись.
– Маята кругом, одна маята… – Дед сокрушенно покачал дынеобразной головой с пучком редких и тонких волос. – Нет покоя. Ходют тут всякие… все выспрашивают. – Он хитро прищурился. – То одни, то другие.
Всяких штук мудреных навезли. Некоторые похожи на телевизор, только ничего не показывают.
– Да ну? – Я удивился настолько ненатурально, что даже испугался той дикой фальши, которая превратила мой баритон в фальцет.
Бросив быстрый взгляд на Пал Палыча, я убедился, что чиновный дачник вообще ничего не слышал. На его неподвижном лице не дрогнул ни единый мускул, а глаза, смотревшие куда-то вдаль, были пугающе пусты – как Земля в первый день творения.
– Хотите сказать, что вернулись врачи? – ляпнул я наугад.
– Нет, те уехали. Нынче другие нагрянули. Вчера, под вечер. Сурьезные…
– Что значит – серьезные?
– Мрачные. Врачи были смешливыми, позволяли себе это самое… – Дед Никифор выразительно щелкнул себя пальцем по горлу. – Притом, регулярно. А эти – ни-ни. Как нерусские. Только чай.
– Ну, а мне-то какое до них дело?
– Так ить они тобой соколик, интересовались.
– Неужели? – спросил я, натянуто ухмыляясь. – Вот те раз… Наверное, перепутали меня с какой-то знаменитостью. Или разведали про мои рыбацкие подвиги. Сеть у вас, случаем, не просили?
– Как же, так я им и рассупонился… – Дед Никифор снисходительно растянул тонкие сухие губы в язвительной ухмылке. – На чужой каравай рот не разевай. Сеть почти новая, дорого стоит… – Тут он бросил на меня быстрый взгляд.
Эту сеть дед Коськин сватал мне еще зимой. Она оказалась такой ветхой, что до нее страшно было дотрагиваться. Сетью можно было ловить разве что ветер, а не рыбу. И теперь он снова проводил 'маркетинг'. Старый хитрец…
– А где они поставили… эти телевизоры? – спросил я как можно небрежней.
– В старой конюшне, – ответил дед Никифор. – Там они стали табором.
Я едва не присвистнул. Умно… Старая конюшня находилась на отшибе. Некогда там был колхозный двор, но теперь от него остались лишь столбы забора, груда железного лома, какие-то развалины и длинное, еще вполне добротное строение, где в свое время держали овец и лошадей.
Крыша конюшни кое-где протекала, и окна стояли без стекол, но летом в ней можно было жить припеваючи. Там даже имелась чудом сохранившаяся печка, сложенная в одном из подсобных помещений.
Теперь бывший колхозный двор зарос деревьями и кустарником, но подъезд к воротам конюшни сохранился. Спрятанное среди молодой древесной поросли строение можно было увидеть только с очень близкого расстояния.
– Вас что, приглашали туда на экскурсию? – изобразил я удивление, хотя знал ответ наперед.
– Хи-хи-хи… – довольно задребезжал дед Коськин. – Ага, приглашали… Мы ить и сами с усами.
– Ясно… Старый фронтовой разведчик на боевом посту. Картина баталиста Верещагина. Мало нам всем неприятностей из-за того больного, что вы нашли в лесу?
– Так я ить только краем глаза… – начал оправдываться дед Никифор. – Меня никто не видел.
– Считайте, что вам повезло.
– Это почему?
– А вдруг те, что поселились в конюшне, какие-нибудь бандиты?
– Не-а, – расплылся в улыбке дед. – Я ить таких супостатов за версту чую. Приличные люди. Только какие-то молчаливые.
– Ну да Бог с ними… – Я разлил оставшуюся водку по лафитникам. – Нам до них нет никакого дела. Я так понимаю, они интересовались не только моей персоной?
– Угадал, – подтвердил мое предположение дед. – Очень любознательные хлопцы. И про людей расспрашивали, и про лесные тропы…
– И вы им, конечно, все, как на духу…
