– Ты меньше разговаривай, а больше делай, – назидательно сказал Ренат; похоже, он был старшим. – Зови остальных. Нужно прояснить еще один вопрос…
Пока они препирались, я оглядел свою бравую команду. Зосима немного приободрился и бросал косые взгляды на ружье, которое я повесил на крюк.
Мне его мысли были понятны. Нет, милый друг, не успеешь. Эти парни битые, их на мякине не проведешь.
Шлепнут на месте без особых раздумий.
Пал Палыч по-прежнему пребывал в каком-то ступоре. Я бы не сказал, что он отчаянно трусил, отнюдь.
Просто Пал Палыч, как мне показалось, уже распрощался с жизнью, и, будучи достаточно цельной натурой, приготовился встретить смерть достойно. Видимо, он думал, что парни явились по его душу. Похоже, Пал Палыч здорово кому-то насолил.
– Лады, – ответил Ренат. – Я пошел.
Но выйти он не успел. Послышались чьи-то шаги и в дверь постучали. Доступ к телу продолжается, подумал я с горечью, но рот не раскрыл, так как Ваха зашипел ползучим гадом:
– Молчать! Ни звука, иначе всем кранты!
– Кто это может быть? – шепотом спросил Ренат – то ли меня, то ли себя самого.
– Хрен его знает, – так же тихо ответил Ваха. – Но уверен, что не наши.
– А ты чего молчишь!? – вызверился на меня Ренат. – Кто пришел, знаешь?
– Откуда? – Я тоже не стал повышать голос – так сказать, во избежание. – Наверное, народ решил, что у меня не изба, а музей. Вот и торопятся занять очередь на посещение с утра пораньше.
– Нет, я точно отрежу язык этому умнику, – злобно буркнул Ренат.
В дверь постучали снова – уже гораздо сильней. И вслед за стуком раздался знакомый голос:
– Извините, это снова я! Откройте, пожалуйста. Есть дело.
Это был мужик, которому я перевязывал порезанную ладонь. Я беспомощно посмотрел на хищно насторожившихся Рената и Ваху, и молча, с соответствующей моменту гримасой, развел руками: мол, понятию не имею, кто это и что ему нужно. Впрочем, почти так оно и было.
Наверное, Ваха что-то надумал, даже рот открыл, чтобы отдать приказ Ренату, но словами оформить свою мысль так и не успел. Дверь, которую незваные гости забыли запереть, неожиданно открылась, и в горницу быстро вошел давешний 'топограф'.
В руках он держал оплетенную разноцветными пластиковыми полосками бутыль с длинным горлышком.
Обычно в таких раньше продавалось болгарское вино.
– Смотрю, дверь не заперта, – сказал мужик, широко улыбаясь. – Я слегка толкнул, она и отворилась. Это вам, – он поднял бутыль на уровень груди. – Отличное сухое вино. Друзья с Молдавии оказией передали.
Мы сегодня рано уходим, дай, думаю, заскочу к своему спасителю. Уж не побрезгуйте. Это в знак благодарности. Здесь почти нет алкоголя. А для желудка очень полезно. Не будете пить сами, угостите друзей.
Едва раздались шаги в сенцах, Ваха и Ренат с похвальной слаженностью заняли позиции по сторонам двери, ведущей в горницу. Мужик поначалу их не заметил, – одного скрывала вешалка, а второй спрятался за книжный шкаф – а когда, наконец, сообразил, что в избе творится неладное, было уже поздно что-либо предпринимать.
Надо отдать ему должное – он сделал все, что мог. 'Топограф' был обучен весьма прилично, но на свою беду, в самый главный момент своей жизни, напрочь забыл основную заповедь специалистов по тайным операциям: 'Бди всегда, бди везде, бди в любое время дня и ночи. Не дай застать тебя врасплох. Все люди делятся только на две категории – врагов явных и врагов тайных'.
Он швырнул бутыль, как спортсмен ядро – от плеча, и попал Ренату в грудь. А затем резко развернулся, чтобы отразить удар Вахи – тот не стал стрелять, чтобы не наделать лишнего шума, и целил ему рукояткой пистолета в висок.
Выпад Вахи он все-таки успел блокировать. Но тут подоспел Ренат, на которого сильный удар в мускулистую грудь произвел такое же впечатление, как на слона комариный укус, и с размаху вогнал 'топографу' нож точно под левую лопатку.
Теперь или никогда! Мысль пронзила мое сознание словно молния. Мирный дачник в одно мгновение исчез, и в горницу ворвался дикий кровожадный зверь.
Я рванулся к Вахе (для меня он был наиболее опасен, так как держал в руках пистолет, в отличие от своего приятеля, видимо, привыкшего орудовать ножом) и с мстительным упоением ударил ребром ладони с разворота по горлу.
Бандит (теперь я имел полное право называть его именно так), срывая одежду с вешалки, завалился навзничь. Он еще падал, а кровь уже хлынула изо рта, выплескивая на пол последние частички едва теплившейся жизни.
Удивительно, однако, Ренат на секунду, может, чуть больше, опешил. Не думаю, что он был плохо обучен, просто бандит слегка расслабился, празднуя 'победу'.
Эта задержка помогла мне перегруппироваться. И когда Ренат, не помня себя от ярости, попытался пырнуть меня ножом, я успел отскочить на безопасную дистанцию. Я взглянул на его руку; он перехватил нож подругому и я вынужден был отметить, что Ренат знает кое-что о подобных единоборствах.
Но и он понял, что перед ним серьезный противник. Для этого не нужно было иметь большой ум; стоило лишь взглянуть на Ваху, бившегося на полу в конвульсиях.
Нужно отдать ему должное – Ренат даже не пытался достать пистолет, который засунул в наплечную кобуру. Для этого он должен был переложить нож в левую руку, что было смертельно опасно. Это опытный бандит знал наверняка.
А еще он думал, что сумеет справиться со мной, не прибегая к огнестрельному оружию. Наивный… Знал бы этот сукин сын, сколько часов и дней я потратил на изучение самообороны без оружия.
Я не дал ему много времени на мыслительный процесс. Главное в таких схватках вывести противника из равновесия, ошеломить его, навязав свой темп, свой ритм борьбы и предложив максимально возможную скорость. У специалистов высокого класса обычно такие номера не проходят, но я был уверен, что Ренат к ним не относится.
Я подловил его, когда он пытался провести атаку в филиппинском стиле – с отвлекающими фехтовальными выпадами и связками, которые обычно исполняются в вихревом темпе. Ему не хватило ни скорости, ни ловкости. Он элементарно запутался в сложной вязи, которую должен был выписывать клинок.
Наверное, бандит так и не понял, почему нож вдруг изменил направление движения и по самую рукоятку вошел ему в живот. Бывает такое в схватке на ножах: человек уже мертв, потому что получил смертельный удар, но все происходит настолько быстро, что сигнал о смерти поступает в мозг с опозданием. Какое-то время человек мыслит и даже двигается, но все это происходит уже по другую сторону жизни.
Я обернулся к невольным зрителям кровавой постановки. Они стояли, даже не дыша. И почему-то смотрели не на тела бандитов, как должно в таких ситуациях, а на меня. Похоже, я здорово их удивил.
Я попытался улыбнуться им, но вместо улыбки получилась нелепая гримаса. Тогда я подошел к 'топографу' и приложил два пальца к его шее. Пульс не прощупывался. Он был мертв, в чем я и не сомневался. Но проверить свои выводы я должен был.
