день?
– Подъем, друзья по несчастью! – скомандовал я, озабоченно посмотрев на небо. – Хватит прохлаждаться, пора в путь.
Солнце почему-то не ползло по небосводу, а летело. Если так пойдет и дальше, нам придется заночевать посреди топи под открытым небом. Зная размеры и кровожадность местных комаров, мне вовсе не хотелось, чтобы они подвергли нас экзекуции.
Нам нужно было до наступления темноты выйти к безымянному ручью, где стоял один из моих шалашей.
Там можно будет развести костер, подбросив в него побольше сырых веток и листьев, – чтобы едкий дым разогнал крылатую нечисть.
На мое удивление, команда подобралась очень даже ничего. Зосима шел ходко, легко, будто и не было у него за плечами семи десятков прожитых лет – может быть, с перепугу.
Каролина проявляла чудеса стойкости и выносливости. Она и впрямь была хорошо подготовлена физически, но ходьба по бездорожью, в особенности по болотам, требует несколько иных навыков и методов подготовки, нежели гимнастические упражнения, пусть и регулярные.
Иногда я замечал, что она превозмогает усталость, стиснув зубы. Но даже в сложных ситуациях, когда Каролина проваливалась в невидимые подо мхом ямины, заполненные жидкой грязью, она терпеливо, как муравей, старалась выбраться из них сама. При этом девушка даже не заикалась о том, чтобы мы ей помогли.
Пал Палыч по-прежнему был заторможен. Он все делал чисто механически: шагал посуху, почти не сгибая ноги в коленях, – как робот – шел вброд, следуя указаниям Зосимы, обходил топкие места без малейших колебаний, а когда попадал в трясину, терпеливо и безмолвно ждал, пока его не выдернут оттуда как репку.
Короче говоря, мне его состояние не нравилось. Я не имел перед ним никаких обязательств, в нашу команду Пал Палыч напросился сам, вопреки здравому смыслу и добрым советам, но ведь он был человек, живое существо, а значит спасти ему жизнь (какой бы паскудной она ни была) – мой долг.
Если, конечно, мне удастся сохранить свою…
А вот такой пакости от тропы мы не ждали. Природа часто приносит сюрпризы, но чтобы так… Зосима смотрел на меня обиженно и с недоумением, а я отвечал ему взглядом, полным печали.
Печалиться и впрямь было от чего. Во время весеннего половодья один из ручьев изменил русло, и там, где раньше была более-менее сухая низинка, теперь маслянисто блестела широкая лента грязи.
– Не пройдем, – сказал Зосима и безнадежно вздохнул.
– Не пройдем, – подтвердил я и снова посмотрел на неожиданную преграду.
– Вообще-то попробовать можно… – почесав в затылке, сказал через некоторое время Зосима.
– Можно… – Я по-прежнему изображал эхо.
А что делать, если в голове нет ни единой толковой мысли? Лезет лишь разная бредятина: мечты, фантазии и прочее. Эх, если бы крылья… или ковер-самолет… или хотя бы чудо спецтехники, РРД – 5С, реактивный ранец диверсанта, в определенных кругах именуемый 'русской рулеткой'.
– Но как? – спросил я осторожно.
– Дык, если бы я знал… – Зосима полез в карман за кисетом; когда он курил, ему думалось лучше.
Я тоже задумался. Обратно ходу нам не было. Это и без особых объяснений понятно. Сойти с тропы? Как бы не так. Здесь как в зоне во времена культа личности: шаг влево, шаг вправо – побег. Тогда была пуля в спину, а в нашем случае прощальное буль-буль, если угодишь в трясину.
А здесь она, пожалуй, самая коварная, самая опасная в округе – не успеешь крикнуть 'мама!', как ты уже с головой окунулся в жидкую грязь, которая засасывает с неимоверной быстротой.
Тупик. Мы попали в самый настоящий тупик.
– Может, попытаемся пройти со слегой…[2] – не очень уверенно предложил Зосима.
– Попытайся, – сказал я с умеренным сарказмом. – Только прежде попрощаемся. Как поется в песне: 'И в дальний путь, на долгие года…'. Грязь свежая, ориентиры тропы утрачены. Видишь, там даже кочек нет.
Ухнешь в ямину – и поминай, как звали.
– Вижу, вижу… – угрюмо буркнул Зосима.
– У меня есть другое предложение… – Я взглянул на Пал Палыча, отрешенно пялившегося на небо. – У нас под рукой вождь могикан с томагавком, так почему не использовать его в мирных целях?
– Это как? – заинтересовался Зосима.
– Будем строить переправу.
– Дык, если надо, то мы завсегда…
Зосима не очень понял, что я намереваюсь предпринять, но с легкой душой переложил бремя ответственности на мои плечи.
– Делаем плоты, – сказал я и подошел к Пал Палычу. – Орудовать топором умеете?
Он посмотрел на меня свысока, словно перед ним был пацан-несмышленыш. И молча кивнул.
– Тогда начинайте, коль вам так нравится этот инструмент. – Я показал ему, какие деревца нужно рубить.
Пал Палыч без лишних слов взялся за дело. И нужно сказать топором он работал как заправский дровосек.
Может, Пал Палыч вырос в селе, а возможно вспомнил трудовые навыки студенческого стройотряда. Как бы там ни было, но уже через полчаса возле тропы лежала куча жердей.
При помощи бечевки, которая была в моем рюкзаке, я связал три плотика: один большой и два узкие, похожие на снегоступы якутских охотников, позволяющие им ходить по глубокому снегу и не проваливаться.
– Пожелайте мне удачи, – сказал я почти весело, вооружившись слегой.
Одним концом бечевки я обвязался вокруг своей талии, а второй всучил Пал Палычу, как наиболее крепкому.
– Каролина, Зосима, помогайте ему. Если забурюсь в грязь по уши, тяните изо всех сил. Иначе будет мне амба. Есть вопросы?
– Никак нет! – бодро ответил Зосима; он, наконец, сообразил, что я задумал.
– Тогда поехали…
Я передвигался, словно улитка: укладывался на один плотик, затем переползал на второй, при этом пробуя глубину грязевого потока слегой. Далее первый плотик перетаскивал наперед и перебирался на него, извиваясь ужом, потом тащил другой, сильно отяжелевший от налипшей грязи…
Моя борьба с трясиной продолжалось довольно долго; как мне показалось – бесконечно долго. Это был поистине сизифов труд.
Иногда плотик погружался в грязь чересчур глубоко, и тогда на поверхности торчала только моя голова и лопатки. Чувствуя каждой клеточкой своего тела, что ненадежная опора
