Дальнейшие события развивались столь стремительно, что Алоизию показалось, будто он видит дурной сон. Обернувшись, брат Бенедикт сунул руку за пазуху, и вслед за этим движением в воздух вспорхнула серебристая рыбка. Она оказалась ножом, который воткнулся кнехту в горло.
Остолбеневший и онемевший приор видел, как солдат упал, опрокинувшись навзничь. Затем ему хорошо запомнился злобный взгляд брата Бенедикта, которым он буквально пригвоздил к земле Алоизия. А потом совсем потерявший способность мыслить и что-либо соображать настоятель монастыря некоторое время наблюдал фантастическую картину превращения монаха в паука. Нет, брат Бенекдикт не превратился в огромное насекомое; он всего лишь подбежал к монастырской стене и полез по ней вверх с невероятной скоростью и сноровкой.
Приор очнулся от столбняка лишь тогда, когда монах исчез с его поля зрения. Похоже, Бенедикт спрыгнул в ров с водой с внешней стороны монастырских стен, потому что Алоизий услышал всплеск.
– Сюда-а!!! – завизжал обретший дар речи приор. – Все сюда! Быстрее, бездельники!
Его пронзительный голос прозвучал как боевой рожок. Монахи полезли во двор со всех щелей словно тараканы. Вскоре возле Алоизия уже была целая толпа его подчиненных. И все они были вооружены.
Монахи любых религий в те смутные времена в молитвах просили милостей у своих богов, но больше надеялись на свою силу и воинскую выучку.
– За мной! Туда! – указал приор.
И все ринулись вслед ему к лаборатории брата Теофраста.
Дверь помещения, где проводил свои опыты Парацельс, была распахнута настежь. Алоизий увидел лежащего на полу в луже крови слугу алхимика и самого брата Теофраста, который склонился над ним с куском белой ткани. Видимо, в этот момент он намеревался перевязать своему помощнику рану.
– Что случилось!? – воскликнул приор.
– Змея нанесла свой удар, – коротко ответил Парацельс.
– Езус-Мария…
Приор непослушной рукой перекрестился.
– Уведите отсюда монахов и сообщимте брату Ротгеру, – приказным тоном сказал Теофраст.
Алоизий не стал мешкать. Он еще до конца не знал всех обстоятельств чрезвычайного происшествия, но сразу понял, что ситуация очень серьезная. Ротгер появился в монастыре быстрее, нежели можно было предположить. Он как раз шел сюда потайным ходом, чтобы сообщить приору печальные новости.
Едва Алоизий начал говорить, как рыцарь уже все понял.
– Чаша?.. – прохрипел он изменившимся голосом.
– Не знаю, – честно признался приор.
Ротгер, не обращая внимания на Алоизия, вихрем помчался в лабораторию Парацельса. Приор потопал за ним, смешно переваливаясь со стороны в сторону, – как старый селезень.
Когда рыцарь забежал в лабораторию, слуга уже лежал на топчане, а на его перевязанной груди стояла чаща. Облегченно вздохнув при виде древней реликвии, Ротгер спросил:
– Он будет жить?
– Хотелось бы надеяться… – Теофраст сокрушенно покачал головой. – Но его жизнь держится на тонкой нити, и боюсь, что ему даже магическая сила чаши не поможет. Чересчур серьезная рана…
– Как это случилось?
– Брат Бенедикт принес дрова для камина (хотя никто его об этом не просил), а когда он вошел в лабораторию и закрыл за собой дверь, то сразу же набросился с ножом на этого несчастного. Но он оказал серьезное сопротивление и даже ранил монаха. Что, собственно говоря, меня здорово удивило – я никогда не замечал за ним больших способностей в обращении с оружием…
Ротгер удивлялся другому: какую же тогда выучку имел монах-шпион, если сумел справиться с таким мастером владения клинком, как «глухонемой» слуга Парацельса?
– Наверное, шпион надеялся быстро покончить с моим помощником, иначе он действовал бы по-другому. Но тут завязалась драка, раздался звон разбитой посуды и крики, и в помещение вбежали воины охраны. Этот монашек – сукин сын! – мало того, что он тяжело ранил моего парня, так он еще сумел убить и кнехта. Вон он лежит.
– Но почему, убегая, лжемонах не забрал чашу?
Парацельс хмуро улыбнулся и ответил:
– Сие не так просто, брат Ротгер. Я принял кое-какие меры для защиты ее от воров. Мне удивительно другое – как это у монаха не оторвало руки, когда он попытался снять стеклянный колпак, под которым хранится чаша. В общем, как бы там ни было, а этот негодяй ушел отсюда живым и невредимым. Его ищут?
– Он перелез через стену, – сказал Алоизий из-за спины Ротгера.
И патер рассказал о событиях, разыгравшихся на его глазах.
– Невероятно… – Теофраст посмотрел на Ротгера.
– Искать его уже нет смысла, – заявил рыцарь. – Будем надеяться, что этого иезуитского выкормыша поймают в лесах схизматы и посадят на кол.
– Ты думаешь, он из ордена Игнатия Лойолы? – спросил Парацельс.
– Не сомневаюсь в этом. Я не забыл о твоих подозрениях на его счет, которые ты однажды высказал в разговоре и послал запрос «невидимым». Увы, они не сообщили о нем ничего предосудительного, однако этот «брат Бенедикт» получил самые хорошие рекомендации из окружения епископа. А это что-нибудь да значит.
– Мне он тоже не нравился, уж больно скрытен, – вступил в разговор и Алоизий.
Ротгер поморщился.
– В данный момент ваше мнение, святой отец, не более чем пустое сотрясение воздуха, – сказал он грубо. – Раньше нужно было смотреть – тогда, когда он появился в монастыре. И навести о нем справки по своим каналам. Отныне нам остается лишь уповать на то, что ему мало что известно.
– Я бы не обольщался на сей счет, – сказал Теофраст. – Теперь я понимаю, почему так часто ему выпадала очередь убирать коридоры в этом здании.
– Как я был слеп! – трагическим тоном воскликнул Алоизий.
– В каждой неприятности есть и обратная – светлая – сторона, – философски заявил Парацельс. – По крайней мере, мы избавились от очень коварного и хитрого папского шпиона. К тому же, пока он передаст сведения своему руководству, – если, конечно, выживет, – чаши здесь уже не будет.
– Бегство этого иезуита не самая большая неприятность, – хмуро молвил Ротгер.
Он набрал в легкие побольше воздуха, и на одном дыхании кратко – по-военному – доложил о событиях возле ворот крепости.
– Нужно ждать осады, – резюмировал его рассказ Парацельс.
– Несомненно, – кивнул рыцарь. – Вопрос лишь в том, как скоро это случится.
– Да, нам нужно время, – согласился Теофраст.
И бросил быстрый взгляд в сторону чаши, которая стояла на груди тяжело раненного слуги.