Что касается самой коллекции монет, то я держал ее в массивном швейцарском сейфе, который сделали в 1939 году, как гласила табличка на его задней стенке. В нем когда-то лежали чертежи и записи деда.
Это был сверхнадежный несгораемый бокс. Открыть его, не имея ключа и не зная цифрового кода замка, не смог бы никто. По крайней мере, в нынешние времена.
Когда дед умер, за содержимым сейфа пришли товарищи из Лубянки. Этот момент я хорошо запомнил. Но сколько спецы КГБ не бились, поделать с замками ничего не смогли.
Дело было в том, что дед никому не открывал тайну кода. Ключ нашли, он был в кармане его пиджака, а вот данных по швейцарскому кодовому замку – увы…
Промучившись с сейфом целый день, гэбисты начали кумекать. И додумались вызвать из зоны совершенно гениального вора-«медвежатника» по кличке Шнып. Он был таким старым, что, казалось, вот-вот рассыплется на ходу. Брехали, что Шнып успешно бомбил сейфы еще при царе-батюшке.
Ему пообещали свободу, если он справиться с кодовым замком сейфа. Весь этот разговор происходил в присутствии всей нашей семьи, которая тоже была заинтересована в скорейшем решении проблемы с сейфом – там лежали денежки деда. (Между прочим, немалые – у деда почти каждый месяц были какие-то премии). Поэтому я все слышал.
«Э-эх, касатики, – снисходительно ответил Шнып. – Зачем мне ваша свобода? Сами судите: у меня ни кола, ни двора, ни родных, ни близких, а в зоне все свои, там я авторитет, большой человек. Чифирок – пожалте, сдобную булочку – сей момент… Постель у меня мягкая, возле окна, простынки чистые, я накормлен, напоен, присмотрен… хе-хе… Что еще надо старому человеку? Ваша свобода для меня – смерть под забором. Так что спасибо за предложение. Но на замок посмотрю… Чего ж не уважить людей, коли просят».
Но едва Шныпа подвели к сейфу, как он тут же характерным жестом поднял руки к лицу – словно защищаясь от сильного света. «Век свободы не видать! Начальник, я пас. Этот шнифер* мне не по зубам. Я на таком сгорел в пятьдесят восьмом. Тут нужен хороший слух, а мне ваши вертухаи*… извиняюсь… в сорок девятом так дали по лопухам*, что я наполовину оглох. Нет, не смогу. Ежели бы здеси нужна была тока отмычка…»
*Шнифер, медвежий шнифер – сейф (жарг.)
*Вертухай – надзиратель, контролер ИТК (жарг.)
*Лопухи – уши (жарг.)
Тогда решили вскрывать сейф с помощью газового резака. Для этого нужно было сначала вытащить его наружу и отвезти в какое-нибудь удобное место.
Перспектива потерять столь надежное хранилище семейных ценностей моих стариков явно не воодушевила. Но и воспрепятствовать всесильной «конторе» они не могли.
Глядя на их унылые лица, я не сдержался и воскликнул «Эврика!» – как великий Архимед, который, сидя в ванной, сделал какое-то важное открытие. (Какое именно – убей Бог, не помню; в школе я звезд с неба не хватал).
Мне было стыдно признаться, что я давно узнал код замка и частенько нырял в темное нутро сейфа, чтобы стащить сотню-другую рубликов из дедовой заначки. Мне пришлось здорово потрудиться, дабы подсмотреть тот момент, когда дед начнет вращать диск с цифирью; а ключ от сейфа дедуля и не прятал, он лежал в письменном столе.
Для этого я соорудил целую систему из маленьких зеркал – почти что перископ; или стробоскоп – не суть важно, как ее можно было назвать. При этом я сильно удивился, обнаружив у себя столь выдающиеся способности к рационализаторскому творчеству.
На какие только жертвы не пойдешь ради женщин… К тому моменту я был влюблен по уши в Мими – Милочку Чердынцеву, которая училась в параллельном классе и которая обожала болтаться по разным злачным местам.
Эта маленькая слабость, увы, требует больших денег, а мне выдавали лишь несчастные гроши на завтраки и на кино. Не скажу, что мы были бедными, но в семье существовал железный принцип: ребенка баловать нельзя.
В этом вопросе и дед мне не сочувствовал, хотя очень любил меня, и все же баловал; правда, не деньгами. Наступая на горло собственному принципу, дедуля привозил дорогому внучку из своих загранкомандировок такие классные шмотки, что народ в школе на уши становился.
В общем, я был клевым, хорошо упакованным фраером, но без лишней копейки в кармане. Что, конечно же, не могло не смущать мою неокрепшую, юную душу…
Короче говоря, я раскололся и назвал код замка. Но при этом сделал вид, будто только сейчас его вспомнил.
Не думаю, что товарищи в штатском мне поверили, но дальше муссировать эту тему они не стали. Тем более, что все документы и бумаги деда были в целости и сохранности.
Но предки потом долго меня терзали, выспрашивая подробности моей странной «забывчивости». Я изворачивался, как только мог. Они успокоились только тогда, когда я с проникновенным и скорбным видом сказал, что дед поведал мне эту большую тайну едва не на смертном одре.
Действительно, я заходил к нему в кабинет вечером – как раз перед тем, как его на следующий день нашли мертвым в своей лаборатории.
Наверное, он уже что-то предчувствовал, потому как крепко обнял меня, поцеловал в лоб и сказал: «Никушка! Запомни мои слова. Есть две самые прекрасные вещи в этом мире – молодость и любимые женщины. Самое паршивое, что они заканчиваются практически одновременно. Ты уже достаточно взрослый парень, поэтому я могу тебе это сказать. Торопись жить, Никушка, пока молод. И люби женщин. Многих женщин. Потому что в старости они будут твоим самым светлым воспоминанием».
