малейшая ошибка в определении места прикуса заканчивалась взрывом детонатора, после чего лицо несчастного собирали и сшивали по кусочкам. Но в данном случае речь могла идти лишь о каком-нибудь полусумасшедшем или самоуверенном глупце – спецы управления определили, что до печального финиша с капсюлем ему оставалось всего ничего, какие-то доли миллиметра.
И потом это бесшумное кровожадное чудовище. Очередной 'снежный' человек? Ископаемый дракон, нечаянно вырытый бригадой могильщиков? Но, в отличие от этих полумифических персонажей людской молвы, 'оно', как выразился Вата, имело вполне реальные клыки и поработало на славу.
Наконец 'обнаженная маха'. Девица с порезом на груди. Ее какой хрен притащил на кладбище? Неужто она была в одной компании с Кирюхиным и Опришко? Но если так, тогда почему девушка не смылась с кладбища вместе с остальными сатанистами? Кстати, звонок в милицию по поводу бойни на погосте был с мобильного телефона, как раз в аккурат после окончания стрельбы – время событий удалось более-менее точно определить благодаря показаниям жителей Чулимихи, поселка, который ныне стал окраиной города.
Клевахин повздыхал, сокрушенно качая головой, и достал из сейфа вещдоки – найденные на кладбище сумку и зажигалку.
Вещи были старые, таких теперь днем с огнем не сыщешь. Разве что на чердаке какого- нибудь столетнего частного дома. Подобные сумки, настолько помнил майор, носили почтальоны его детства, в начале шестидесятых. С этой обращались бережно, не раз и не два чинили. Скорее всего, она могла быть семейной реликвией. Судя по длине ремня, хозяин сумки не отличался высоким ростом. А что касается зажигалки, то она и вовсе оказалась раритетом – серебряная, с красивым орнаментом и немецким имперским орлом, который некогда держал в лапах свастику; теперь на ее месте был припаян диск размером со старую двухкопеечную монету. На нем виднелась гравировка – '1941– 45'. Похоже, хозяин этой трофейной вещицы дошел с боями до Берлина. Решил тряхнуть стариной и самотужки разобраться с сатанистами? Вряд ли – в его-то годы…
Отпечатки пальцев, снятые с зажигалки, ничего не дали – 'клиент' по картотеке не проходил. Кто он, где его искать? Этот человек – идеальный свидетель (если не принимать во внимание странные наклонности анархиста-бомбометателя). Установлено, что он находился на кладбище в одно время со снайпером – по примятой траве и сломанным веткам. Мало того, служебно-розыскной пес взял след горе-террориста, который привел кинолога с напарником на окраину Чулимихи, к шоссе, где и потерялся, развеянный автомобильными колесами. Уехал на собственной машине? Ее можно было припарковать гораздо ближе к кладбищу, чтобы зазря ноги не бить…
Клевахин в расстроенных чувствах зашвырнул вещи обратно в сейф. Пора на похороны. Где этот сукин сын Тюлькин!?
Глава 4. Логово
'Рыть! Нужно еще рыть!' – думал в раздражении Базуль, осматривая тайный подземный ход. Он тянулся от коттеджа к реке и имел два выхода на поверхность: один в лесу, замаскированный пнем, который служил крышкой люка, а второй находился в заброшенном и полуразрушенном лесничестве, в подвале. Но Базулю этого казалось мало. Он хотел вывести ход в крохотную пещерку на крутом речном берегу, вымытую в плотной глине весенними паводками. Она была хорошо замаскирована от нескромных глаз обнаженными корневищами и вьющимися растениями. В пещере Базуль намеревался держать наготове скоростной катер – на всякий случай. Как шутил один из его старых приятелей по зоне, ныне жмурик, жизнь вора – что пулеметная лента, только набита не патронами, а случаями. Покойник имел возможность проверить на собственной шкуре свой афоризм, когда не послушал совета осторожного Базуля и, приторговывая наркотой, случайно перешел дорожку чеченскому авторитету…
Лифт, тихо шурша и поскрипывая, поднялся к кабинету вора 'в законе'. В коттедже было пять этажей, из них два – под землей. Лифт до конца не опускался, потому что самый нижний подвальный этаж, разбитый на отсеки, являлся хорошо замаскированным тайным бункером, где Базуль хранил деньги и другие ценности; отсюда начинался и подземный ход.
Свой кабинет Базуль любил. Он был огромным и занимал большую часть второго этажа. Отделанный ценными породами дерева, обставленный очень дорогой офисной мебелью – не модерновой итальянской, слепленной на живую нитку из фанерованной деревостружечной плиты, а массивной, солидной, изготовленной за границей по спецзаказу, с резьбой и инкрустациями – кабинет грел его душу и добавлял значимости. Сидя в кожаном кресле с высокой спинкой, Базуль, насквозь прагматик и циник, нередко предавался мечтаниям – будто ему было не шестьдесят с хвостиком, а по крайней мере шестнадцать. Ему представлялось, что он достиг вершины власти, и шестерки с депутатскими значками и министерскими портфелями ждут в приемной, потея от страха и раболепия. Под окнами стоит караул, но не тот, в ватниках и с автоматами наизготовку, к которому он привык в зоне усиленного режима, а в парадной форме, с аксельбантами и хромированными карабинами, и чтобы старшой с саблей… блеск!
Власти у него и теперь хватало. Денег тоже. Уважение? На кой оно ему? Можно подумать, что государственные мужи пользуются любовью и почтением сограждан. Они только делают вид, выпендриваясь перед телекамерами, будто выступают от имени народа, не чающего в них души. Никому они не нужны и людям мочиться на них с высокой колокольни. Только абсолютный идиот может думать поиному. А при всем том, паханов от политики дураками назвать никак нельзя.
На самом деле крохотным и закрытым мирком власть имущих правят деньги. И страх. Но какой-нибудь большой начальник боится скорее не за свою жизнь, а за то, что он плохо сыграет или вообще провалит свою роль, и его же бывшие подчиненные будут смеяться над ним и плевать ему на лысину.
В последние два-три года Базуль не находил себе места от червя, пожирающего остатки здравого смысла.
Он копошился где-то внутри черепной коробки, лишая покоя и уверенности в себе. А все началось с одного сна, который потом повторялся в разных вариациях много раз.
Ему приснилась тайга. Странная какая-то, не похожая на ту, что он помнил: низкие багровые тучи, черные листья на деревьях, а на болотцах вместо воды лед. И это летом – он почему-то был уверен, что на дворе июль. Тайга безмолвна и неподвижна, будто нарисована. Ни единого звука или шороха. Но впечатление нереальности происходящего обманчиво; он знал, что убегает, как это было не раз во время 'ходок' в зону, но по его следу идут не лагерные попки,[3] а какое-то чудовище, ужас в рафинированном виде во плоти. Он бежит изо всех сил – даже не бежит, а летит, едва касаясь босыми ногами обжигающехолодной ледяной корки и почему-то покрытых колючками болотных кочек – однако страшилище за спиной настигает его медленно и неотвратимо. Он пытается закричать, позвать на помощь, хотя ему понятно, что это глупо – кого встретишь в таежной глухомани? – но язык не слушается, а вылетающие изо рта бессмысленные звуки тут же тают, растворяясь в недвижимом и вязком, как патока, воздухе. Вот он уже слышит зловонное дыхание чудовища за плечами и в отчаянии делает рывок на пределе сил. Но ноги не слушаются, они будто ватные, и тогда ему почему-то приходят на память детские сны, в которых он летал.
