– А скажу то, что ты, братан, приборзел. Кургузый находится на меже, и тебе это известно не хуже чем мне.
Я первый успел его 'прикрыть', значит он мой. Понял? И твой разговор на эту тему – пустая болтовня.
– Значит, по-твоему я балаболка? – в голосе Чингиза появились какие-то новые нотки. – Ты отвечаешь за свои слова?
– Еще как отвечаю, – злобно покривился старый вор 'в законе'. – А вот ты точно не отдаешь себе отчет во что ввязываешься.
– Не бери меня на понт, Базуль. Мы с тобой сейчас не у 'хозяина' на лесоповале, а на 'стрелке'. Это значит, что мы должны договориться к обоюдной выгоде. Или… – Чингиз многозначительно замолчал.
– Что – или? – Базуль сдерживал себя с трудом, хотя на его лице блуждала неясная – как будто благодушная – ухмылка. – Договаривай.
– Не просекаешь? – Чингиз смотрел на Базуля с виду равнодушно и холодно. – Странно… Я тебя знал, как очень неглупого человека.
– Ты хочешь начать всеобщую разборку в городе? Думаешь, тебе это сойдет с рук? – с издевкой спросил 'положенец'.
– Умные слова и главное вовремя сказанные, – карикатурное подобие улыбки на миг осветило азиатское лицо Чингиза. – Конечно, такое нарушение паритета очень даже наказуемо. В чем ты скоро лично убедишься.
– Что-то я не пойму твоих намеков…
– О каких намеках идет речь? Говорю тебе прямо: не я, а ты начал разборку. Так кому ответ держать?
Только теперь Базуль понял коварный замысел азиата. Конечно же, Чингиз знал практически наверняка, что к событиям на кладбище 'положенец' не имеет никакого отношения. Но уж больно случай подвернулся удобный, чтобы подставить Базуля как последнего фраера. И Чингиз не замедлил им воспользоваться – скорее всего, с чьей-то подачи. Он понимал, что синклит авторитетов не станет глубоко копать, чтобы прояснить картину происходящего в городе, а примет соломоново решение – если на дороге лежит мешающий движению камень, его нужно просто убрать. И от этого приговора не спасут ни трехметровой высоты заборы, ни дом-крепость, ни усиленная охрана. Один точный снайперский выстрел – и доказывай потом свою правоту архангелам в чистилище. Даже если Базуль возьмет в разборке верх, от этого проку будет мало – его все равно обвинят во всех грехах как свои, так и власти, которым революция в кормушке на фиг не нужна. И тогда на него спустят всех псов.
– А не рано ли ты начал делить мое наследство? – спросил Базуль с силой, до хруста в суставах, сжав кулаки.
– Или считаешь себя железным и неуязвимым?
Ему показалось, что Чингиз несколько растерялся. Похоже, он не ожидал, что Базуль так быстро почует откуда дует ветер. И теперь мучительно соображал как вести себя дальше: молчал, прикусив нижнюю губу, и озадаченно пялился на собеседника словно петух на приблудившуюся в курятник индейку – потоптать бы, так нужно высоко запрыгивать и неизвестно как отреагирует на такое нахальство весь скотный двор.
– Что молчишь? Заклинило? – напирал, все больше заводясь, Базуль. – Хочешь свалить все грехи с больной головы на здоровую!? А болт с винтом для хитрой задницы ты видал!? – он изобразил интернациональный жест в русском исполнении. – Запомни, сявка подзаборная – я был вором 'в законе' уже тогда, когда ты под стол пешком ходил. А потому, во-первых, хрен тебе, а не Кургузый рынок, а во-вторых, если по твоей милости меня отправят вперед ногами, то ровно через неделю ты последуешь вдогонку за мной. И поверь – уж я об этом позабочусь загодя.
– Какие мы страшные… – Чингиз вдруг мигом потерял свою азиатскую невозмутимость и оскалился, как загнанный в западню волк. – Я тоже не пальцем деланный и мне твои угрозы и оскорбления до лампочки.
Кургузый рынок будет моим. Я так решил! А ты нарушил уговор и будешь отвечать… если мы, конечно, не договоримся.
– Держишь меня за дурочку!? Даже если я отдам рынок, те, под которыми ты, фраерок, ходишь, найдут другую причину, чтобы столкнуть нас лбами. – Базуль размахивал руками и брызгал слюной. – Хочешь войны? Ты ее получишь. Но не тогда, когда тебе заблагорассудится. Похоже, ты забыл кто в городе 'положенец'. Мне наши воровские авторитеты дали власть, которую я употреблю, чтобы созвать сходняк.
Вот там ты и расскажешь какая муха тебя укусила и как ее зовут. Понял!? Твою мать…
Балагула места себе не находил, пристально наблюдая за разговором боссов. Сейчас он жалел, что не уговорил Базуля спрятать в одежде мини-микрофон, чтобы можно было слушать о чем идет разговор. Но так гласил неписаный закон подобных 'стрелок' – встреча должна происходить один на один и без всяких звукозаписывающих средств. За его неукоснительным исполнением следила и та, и другая сторона.
Он видел, что его пахан кипятится, а это было очень плохим признаком. Балагала не был трусом, но что хорошего в том, когда каждый день ходишь словно по лезвию ножа и не знаешь доживешь ли до следующего утра?
Но вот наконец Базуль и Чингиз, так и не подав на прощание друг другу руки, резко развернулись и поспешили к своим машинам. ' Не договорились…', – только и успел подумать с горьким сожалением Балагула, как вдруг в напряженную тишину нагло ворвалось резкое грохочущее эхо выстрелов. Он увидел, что кто-то из его парней упал, но осмысливать происходящее было недосуг – Балагула мгновенно спрятался за 'джип' и совершенно автоматически открыл ответный огонь.
Спустя считанные секунды на поляне воцарился ад. Стреляли с обеих сторон, большей частью не прицельно, но от этого было не легче – пули роились вокруг машин как пчелы в теплый майский день возле ульев. Первый боевой порыв прошел, и Балагул вдруг пришла в голову и засела, словно заноза, простая и очевидная по здравому размышлению мысль – почему!? Зачем!? С какой стати и кто открыл огонь на поражение, и притом в тот момент, когда лидеры двух противостоящих группировок еще даже не успели оказаться среди своих? Невероятно и противоречит здравому смыслу…
Прозрение пришло чересчур поздно. Балагула сначала не поверил ни свои глазам, ни ушам, а когда понял, что случилось на самом деле и хотел скомандовать прекратить стрельбу, пуля попала в бензобак одной из неподалеку стоящих машин и взрыв забил ему в рот тугой огненный кляп.
Глава 11. Черная слега
Егор Павлович никогда не был так счастлив. Жизнь вдруг приобрела смысл и наполнилась молодой энергией – так оживает и распускается после зимней полудремы дерево, ощутив прилив животворящего сока из оттаявшей земли. Временами ему хотелось взбрыкнуть, как глупому телку, и побежать вприпрыжку прямо по мостовой.
Он купил себе два новых костюма, четыре рубашки, туфли, носки, несколько галстуков (которых терпеть не мог), каждое утро скоблил щетину на подбородке с таким тщанием, что сам диву давался, и по три раза на день залезал под душ. Егор Павлович не знал, какие
