Олечка… Какая ты была жалостливая! Как ты мне все свои крохи отдавала! О, мать моя, бесценное мое сокровище! Какое великое слово – «мать»! Для меня это слово – реликвия. Всем привет…
28. 04.1942 год.
Вчера вечером вдруг приехал дядя Миша из Бежецка… Федосья, очевидно, в бане угорела, ей сделалось дурно, давали нашатырь понюхать. Наш домик выпускает «Боевой листок» и просили меня что-нибудь нарисовать. Я нарисовал три картинки:
1– я – боец ранен, 2-я – боец в госпитале; 3-я – вновь в бою. Одобряешь, родная?…
3. 05.1942 год.
…Приехали из госпиталя в Гребло. Выехали из госпиталя 2 мая в 6 часов утра. Ехали- ехали, в Боровичах взяли вещи и поехали в Кобожу, и представь себе, за 30 км до Кобожи завязали! Прицепляли и лошадей и людей – никакого результата. И представь себе, мое солнышко, остались ночевать в открытой машине. Моросил дождь, вытянуться негде, завернувшись в Бяхино пальто, я с горечью вспоминал уютную нашу комнатку, тебя, ласковую и добрую. Наутро прикатили вторую машину и вытащили нашу из грязи… Приехали. Озеро огромное! Вообще, комнатки чудные, но мне уютно не особенно – ведь без тебя…
Родная, у меня к тебе великая просьба, приезжай скорее, но только когда более или менее окрепнешь – только тогда! Лучше поездом, чем на баржах.
…Ляка, я нахожусь в мучениях, дядя Миша сказал, что, возможно, останемся на зиму и что меня отдадут в школу. Когда думаю об этом – то кажется, что лучше умереть.
…Немедленно ответь, как мне быть, но так, чтобы дошло до сентября… Дядя Миша купил мне кучу чудных книг, как-то: Тарле «Наполеон», «Севастопольская страда», «Приключения доисторического мальчика». Очень тоскливо…
4. 05.1942 год.
Родная, ой, тяжко мне. Украдкой набегают обильные слезы – какую я сделал непростительную ошибку, что уехал! Я отдал бы 60 лет жизни, чтобы вернуться к тебе. Ты будешь уверять, что хорошо, что я уехал, что нас бомбят и голодно, а мне наплевать, лишь бы быть с тобой. Счастливая тетя Тоня, она чувствует себя как дома (так мне кажется). Бесценная моя Лякушка, пиши мне, ты последняя моя надежда, ты последняя моя радость… В душе все время реву в 100 рек. Эти реки можно остановить только тогда, когда я увижу твое дорогое личико, Ляка, родная Ляка! зачем я уехал??!!! Счастливые тетя Ксения, тетя Тоня и бабушка смеются, им весело, мне и смеяться не хочется, был бы я с тобой, да дома, так я бы смеялся! Скоро ли кончатся эти проклятые мытарства???
Не завидуй мне ни капли. Если б ты была в таком состоянии, то пожалела бы своего бедного коротконосика… Курик.
4. 05.1942 год.
Дорогая моя, Атюнечка!…Пиши честно, что с Лякой и со всеми; терпеть не могу «подготовки». Настроение подавленное и мрачно-тоскливое…
6. 05.1942 год.
…Теперь я остался без Ляки! Я – круглый сирота! Что мне делать? Я одинок, несчастен… Вчера под вечер пришло письмо от тебя; сперва говорили, что маме очень плохо, но после моих приставаний сказали, что дорогой нет!
Я весь вечер проревел, а утром проснулся и опять стал реветь. Тоня взяла меня к себе в кровать, но я еще больше заревел, вспоминая, как я спал уютно рядом с Лякой… Атя! Атя! Для чего мне жить, я потерял всех, кого так сильно и безумно любил (за исключением тебя, дядя Коли, Аллы и Нины). Большое спасибо за письмо; больше никого у меня нету! Счастливое, хорошее детство закатилось безвозвратно. Сейчас все еще не верится, что я без дорогой, бриллиантовой, золотой Ляки. Никто не заменит мне любящего сердца Ляки. Как все ужасно, начиная с Вырицы! Жуткий декабрь, январь, февраль, март и начало апреля. Опиши мне, пожалуйста, до точки последние дни, дорогой, в котором часу она умерла, что говорила обо мне? Получил от нее три письма 25, 26, 30 марта. Тоня спросила: «У кого ты будешь жить?»
Я говорю: «У Аси». «А она примет тебя?» Я и ляпнул: «Да»… Жизнь мне как тяжелое бремя. Так хочу умереть… Атя, Атя, как я одинок, хотя все ко мне ласковы, особенно Тоня… Атя, какая тоска, возьми меня к себе, хоть на денечек – так хочется к тебе, ты последняя, кого я знал и сильно люблю с первых лет моей жизни. Атя, Атя, кто заменит мне Ляку? Кто заменит дорогую мамочку? Кто меня с радостью прижмет к сердцу? Что меня ожидает – жизнь, полная мук и страданий… Сказали, что осенью отдадут меня в школу, а для меня школа – мука самая зверская: я боюсь говорить, Ляка это знает и всегда утешала, что не бойся, ты хорошо говоришь (а сама нервничала), не спала ночи, волновалась за меня, так как мои муки – это ее муки… Утешь, как Ляка, замени, если не трудно, хоть чуточку Ляку. Лякик сказала, что я рада, что тебя так любит Ася, я умру спокойно. Бедная Ася! Возьми меня к себе, они хотя и ласковы, но все-таки чужие мне…
…Дорогой дядя Коля!…Коля я одинокий, жить надоело. Хочется домой, в свою семью, не хочу верить, что Ляки нет больше, Боже, Боже! Умоляю Бога, чтобы дал мне умереть от воды или от пули…
Помни когда-то счастливого и жизнерадостного круглого сироту. Пишите.
7. 05.1942 год.
Дорогая Атя!
…Утешил себя тем, что решил, что Ляка видит и слышит меня, что всегда стоит у меня за спиной и охраняет меня. Когда я дошел до этого, мне стало чуточку легче и стал меньше реветь. Ее образ будет всегда гореть в сердце жарким огнем бесконечной любви! Повесил родной образ Ляки над койкой (где она молодая в 1915 году). Скоро будет мое рожденье. Как тяжко будет без дорогой! Она всегда с вечера раскладывала подарки на столе и рано утром я шлепал к столу. Сколько мне лет – столько и букетов, как было хорошо! Этого никогда не будет. Детство закатилось навеки. 10 лет я жил счастливо, не уступая в счастье любому принцу. Атя, возьми меня к себе (если хочешь), я буду рад… Главное – письма.
