Лукьян вышел, постоял у дверей, прислушиваясь к монотонному голосу Митродоры, читавшей Апокалипсис.
«Забубнила, молельщица, лучше бы за снохой глядела», — подумал Лукьян и прикрыл вплотную дверь за собой. — Нестор! — крикнул он сыну с крылечка. — Запряги Гнедого. Поеду на ток.
Там было непривычно тихо. Только возле барабана, отвинчивая гайки с крепления вала, сидел машинист молотилки Кирилл Красиков. Лукьян вылез из коробка, привязал лошадь и не спеша направился к машинисту. Поздоровался.
— А где твой помощник? — спросил он про Василия.
— Ушел за водой.
— Ну как, подвигается дело?
— Помаленьку.
— Значит, утре можно подводы направлять к тебе за машиной?
— Пожалуй, можно, — после короткого молчания ответил Красиков. — Вот только вал маленько покосило. Придется в кузницу везти. Пока подводчики будут кормить коней в Косотурье, кузнец успеет выправить вал. Вот и Василко идет, — завидев Обласова с ведерком воды, заметил Кирилл.
— Здравствуй, Лукьян Федотович, — Василий поставил воду.
— Здорово, — неохотно отозвался Сычев. — Не раздумал ехать в Камаган? — спросил он Обласова и отвел глаза в сторону.
— Большой охоты нет, но против отцовской воли не пойдешь. Поживу до покрова, а там будет видно.
Лукьян хмыкнул и поиграл кнутовищем по сапогу. Ему не хотелось, чтобы Обласов поехал в Камаган, но боязнь навлечь на себя гнев своенравной Февронии заставила его скрывать это.
— Дело тут такое. Приневоливать тебя не будем. Хошь — езжай с Кириллом, — кивнул он в сторону машиниста, — хошь — оставайся дома.
Поговорив с машинистом, Лукьян уехал. Оставшись одни, Красиков с Василием, закончив с барабаном, уселись покурить.
— Что, в работники к Февронии нанимаешься? — спросил Кирилл.
— Что сейчас делать в деревне? Хлеб обмолотили, а корма тятя один вывезет с лугов. Не шибко их много, — продолжал Василий. — Да и скотины-то — лошадь да корова с телкой. Пороблю у Бессонихи.
— Слышал я, что во время молотьбы ты с хозяином посапался?
— Было дело, — отозвался Василий. — Сам, поди, видишь, какой зарод соломы отмахали, — кивнул он на стоящий вблизи стог.
— А какой толк? — спокойно спросил Красиков, — Все равно тебе пришлось таскать солому.
— Что я мог больше сделать? Бросить? Лукьян не стал бы молотить наш хлеб.
— Пойми, Вася, в одиночку мы ничего не добьемся. — И стараясь говорить понятнее, Кирилл продолжал: — Вот, допустим, вы с Прохором отказались носить солому. Лукьян взял бы вместо вас другую пару мужиков. Так?
— Так, — поддакнул Обласов.
— А теперь слушай присказку. Заставил отец сына переломить голик. Как тот ни старался, ничего не получилось. Тогда отец и говорит: а ты развяжи да по прутику и ломай. Значит, в чем сила? Разумей.
Василий с удивлением, как будто видел его в первый раз, посмотрел на машиниста. Значит, правильно говорили косотурцы про Красикова, что он за какую-то политику сидел в тюрьме. Обласов замялся и спросил несмело:
— Дядя Кирилл, а вправду говорят, что ты сидел в тюрьме?
— Правда, — твердо ответил машинист.
— А за что тебя садили?
— За то, что вместе с рабочими Челябинского плужного завода бастовал против таких же потогонов, как Лукьян.
— Ишь ты! — в восхищении произнес Василий и подвинулся ближе к собеседнику.
На следующий день, погрузив на телеги с помощью возчиков молотилку, они выехали в Косотурье. Там, пока Кирилл с кузнецом выпрямляли чугунный вал, Василий направился к Камышному озеру, отвязал лодку и загнал ее в узкий проход камыша. Он ждал Гликерию.
Пригретый солнцем, Василий задремал. Послышалось гоготанье гусей. Обласов выглянул из своего укрытия. Так и есть: Глаша.
На руке ведро. Вот она взошла на плотцы и, сделав руку козырьком, внимательно оглядела берег, ближние огороды и бани. Нет никого. А где же Вася? Заметив Василия, порозовела. Помахала ему рукой.
Василий подъехал ближе.
— Садись. Я давно тебя жду. — Сильными взмахами весла погнал лодку в камыши, где был маленький островок.
— Что там? — кивнул он головой в сторону островерхой крыши сычевского дома.
— После обеда все спят. Нестор взял гармонь и ушел к своим дружкам, — ответила Глаша и прижалась к Василию.
— Басинька моя, голубка сизокрылая, стосковался по тебе, — обнимая Глашу, заговорил Василий. — Без тебя мне божий свет не мил.
На островке было тихо. Только какая-то пичужка, качаясь на камышинке, напевала свою несложную песню.
На берегу вновь прогоготали гуси. Глаша слегка побледнела.
— Кто-то за водой на плотцы идет, — услышав легкое поскрипыванье ведерной дужки, прошептала она.
— Не бойся. Лодок на берегу нет. Никто сюда не заглянет, — лежа на спине и покусывая травинку, спокойно произнес Василий.
— Смотрю на облака — куда они плывут? — заговорила Глаша мечтательно. — Превратиться бы нам в два облачка, плыть и плыть вместе без конца. Никто бы нам не мешал — ни Лукьян, ни Савелий. Но, видно, участь моя горькая — вековать с нелюбимым мужем. Одна радость — ты, и ту боюсь потерять.
— Как это так? — Василий приподнялся на локте. — Что ты, Глаша?
— Слышала, я, как свекор, говорил Митродоре: Феврония Василка думает в работники взять. Боюсь я, Вася, за тебя. Затянет в омут. Чует недоброе мое сердечко. — Глаша с тоской посмотрела на Василия.
— Да ты не думай об этом, Глашенька. Не променяю твою любовь ни на кого, — Василий вновь привлек ее к себе, — не сумлевайся.
Глаша тяжело вздохнула:
— Однако мне пора. Наши скоро встанут. Посмотри, нет ли людей на берегу.
Василий поднялся на ноги, осмотрел берег — никого. Поехали. Лодка вышла из камыша и поплыла к плотцам.
— Встретимся в покров, — сказал на прощанье Василий.
— Как долго, — сказала с печалью Глаша.
— Тятя велит ехать в Камаган. Прощай. — Василий оттолкнулся веслом от плотцов.
Проводив его взглядом, Глаша почерпнула воды в ведерко и пошла домой.
