непонятной игры, затеянной Лапидаровым, поставить под угрозу такое отлично налаженное и прибыльное дело он не мог! Он хорошо знал: даже маленький камешек, попав в большой и сложный механизм, способен его поломать… Он стал сам заводить разговоры с соседями по пансионату, подружился с сыном хозяев. И однажды услышал о том, что Лапидаров прибирает к рукам пансионат! Что хозяин, Людвиг Августович, должен ему большие деньги и, чтобы расплатиться, берет его в компаньоны…
Вечером Келецкий нашел Лапидарова в городе, в пивном ресторанчике. Тот сидел за столиком один, перед ним кельнер как раз ставил вторую кружку пива. Викто?р подошел и сел рядом. Вообще-то он избегал на людях, в городе, общаться со своим помощником. Во-первых, его мог случайно увидеть кто-то из агентов, а это было нежелательно. Во-вторых, они с Лапидаровым изображали некоторую неприязнь друг к другу… Но Келецкому нужно было срочно поговорить, и он решил, что подобный риск гораздо меньше, чем тот, который исходит от действий Лапидарова.
– Принесите и мне кружку, – попросил он кельнера, а когда тот отошел, цыкнул на Лапидарова: – Не дергайся!
Тот, начавший было удивленно приподниматься, сел, нервно ерзая на стуле. Но когда кельнер принес пиво и отошел, уже успокоился.
– Давно не виделись! – сказал нагловато.
Он уже понял, что Келецкий нашел его здесь неспроста, что предстоит разговор. И уж наверняка догадывался – о чем. Потому Виктор не стал темнить.
– Ты что, Мирон, затеял? – И стукнул своим бокалом о бокал Лапидарова, словно чокаясь. Но при этом толстое стекло больно стукнуло того по губам – он как раз собирался сделать глоток. У Лапидарова в глазах мелькнул страх, но тут же, как у загнанной в угол крысы, сменился злостью. Он оглянулся через плечо – в пивной было много людей, – ощерился в улыбке.
– Да ладно тебе, Викто?р! Передо мной-то психа не разыгрывай! А я не скрываю свой интерес, только тебя это никак не касается. Это мое личное дело! Я уже третий год на тебя работаю, разве когда-нибудь подводил?
Келецкий кивнул, признавая его правоту, но тут же усмехнулся:
– Ну, положим, не только на меня ты работаешь… Я тебе хорошо плачу, но ведь и сам себя ты не обижаешь? Верно? Если я делал вид, что не догадываюсь о твоих личных комиссионных, то это еще не значит, что я дурак!
Лапидаров даже не смутился – нагловато засмеялся:
– А вот я твои комиссионные не считаю, хотя неизвестно, кто больше рискует!
– Ладно, Мирон! – Келецкий пристукнул ладонью по столу. – Зубы мне не заговаривай! Рассказывай, что ты там задумал за комбинацию с Лютцами? Ты что, в самом деле когда-то одалживал Людвигу деньги? Что-то на тебя не похоже…
– Давай еще по кружечке?.. – повернулся было в сторону Лапидаров, но Келецкий прикрикнул:
– Нет!
– Нет так нет, – сразу согласился тот. – Слушай, если тебе так уж хочется. Я тебе все равно собирался рассказать… Ни Людвига, ни его жену, ни детей я никогда в глаза не видел, пока не приехал сюда. Но кое-кого из их семьи я знал! Была когда-то такая арестантка – Эльза Лютц. Нет, не дочка наших хозяев – ее родная тетка, сестра Людвига. Громкое было дело, с убийством! Но давно, ты не помнишь… А вот я встречался с ней – в Варшавской пересыльной тюрьме.
– Сидел там? За что?
Лапидаров усмехнулся: видно было, что вспоминать ему приятно.
– Эх, хорошую я тогда комбинацию провернул! Ты мальцом еще был, но, может быть, помнишь: два года подряд – с девяносто первого по девяносто третий – во многих российских губерниях был голод. Полный неурожай, да еще холера добавилась.
– Да, припоминаю, что-то такое было…
– Тогда наш покойный император-миротворец учредил особый комитет для сбора пожертвований в пользу голодающих. Комитет этот возглавил нынешний наш государь- батюшка, а тогда еще – наследник, цесаревич Николай. Вот я и пристроился работать под сотрудника этого комитета!
– Собирал пожертвования? – сразу понял Келецкий. – Неужели в пользу голодающих?
– Точно так, собирал! – Лапидаров захохотал, откинувшись на спинку стула: он немного захмелел от пива. – В собственную пользу, это ты верно догадался! Я был хорошо оснащен – были документы, подписные листы… Кто там знал – такие они или не такие! Главное – бумажки с печатями: у нас, в России, им верят больше, чем человеку… Да, отменно я тогда поживился, надо было вовремя остановиться, но ведь все шло так хорошо! Неурожай и голод сильнее всего прихватили самый центр, да еще северные области. А в Малороссии уродило хорошо, вот там я и работал. В большие города не совался, по уездным шустрил. Приеду, день-два покручусь, послушаю, не было ли уже здесь представителей комиссии. Если все тихо – смело иду к уездному предводителю и собираю дань! В маленьких городках хорошо давали, местной знати и купцам друг друга перещеголять щедростью хотелось. А я еще по хуторам и большим сельским общинам ездил – там тоже не отказывались помочь «голодающим»!
– На чем же ты засыпался? – спросил Келецкий. Он слушал с интересом и даже некоторым восхищением. Все-таки незаурядным мошенником был этот Лапидаров!
– Эх! – махнул тот рукой, так живо переживая свою прежнюю ошибку, словно все происходило только вчера. – Говорю же: надо было вовремя остановиться! Да я во вкус вошел, и пришла мне в голову мысль: на Украине-то народ победнее будет, чем в Польше да Литве. Там хутора богатые, давать будут больше… Когда уже по Беларуси пошел – поприжимистее народ стал. Но я все себе говорил: вот сейчас выйду на хлебные места – загребу!
– А вместо этого тебя самого загребли?
– Так молодой же еще был, жизненного опыта не хватало! В тех местах люди совсем другие. Это тебе не доверчивый Иван или сентиментальный Петро! Там хуторянин слушает, кивает, а сам себе на уме. Молчаливые, осмотрительные бестии! Да и дела им особого до русских голодающих нет – свой карман наглухо застегнут! Я там под Гродно да под Вильно сунулся в один, другой хутор – всякие Жирмуны, Калитанцы… А на третьем – Солешки назывался – меня и повязали! Сами хуторяне натурально связали и в Вильно отвезли, в полицейскую управу. Там судили, два года тюрьмы припечатали. Отбывал в Варшавской пересылке.
– Ну вот, наконец ты до сути добрался, – сказал Келецкий. – Хотя историю ты интересную рассказал… Так что там о сестре Людвига?
– Да ничего особенного, – как-то неохотно, вяло, сразу остыв, махнул рукой Лапидаров. – Сидела там за убийство в женском отделении. История у нее была громкая, вот все про нее всё знали. Я тоже. Что сын у нее на воле остался, младенец еще. И имя я запомнил – Эрих. Сама эта Эльза молодая была, красивая. Там, в тюрьме, и погибла – с собой покончила…
В тюрьме Мирон Лапидаров недолго вел жизнь обычного заключенного. Он был из тех проныр, кто умеет приспособиться к любым условиям. Скоро он стал незаменимым человеком для начальника тюрьмы – соглядатаем, подстрекателем, связным, посыльным. Не брезговал ничем, но особенно ценился за извращенную фантазию. Именно он, узнав, что от начальника тюрьмы недавно ушла жена, подбросил ему мысль: зачем тосковать, коль под рукой – целое женское отделение! А там есть и молодые бабенки!.. Сам же Лапидаров стал присматривать «наложниц» и уламывать их. Впрочем, особенно уговаривать почти не приходилось:
