крепкий сам себе заваривал, пил – как всегда.
– Что-нибудь еще?
– Все вроде… Господин исправник приходил заключенного проведать, в камеру к нему заходил, поговорил и ушел.
– Он что, так каждого заключенного навещает? – удивился Петрусенко.
– Когда дежурит – заходит в тюрьму, – кивнул Зыкин. – Но с ними не разговаривает. А с этим… вроде как попрощался.
Викентий Павлович задумался. Что ж, ничего необычного в этом нет. Макаров сам вел следствие, столько общался с молодым человеком. Вот и захотел напоследок взглянуть. Может, из жалости, а может – и со злорадством. Понять можно…
Ай да Зыкин! Какой поворот в деле! Однако…
– Господин Петрусенко, Викентий Павлович! – прервал его размышления тревожный голос Зыкина. – Что же мне будет за такой проступок?
– Сделаем, Алексей Мартынович, так! – Петрусенко подвинул свой стул вплотную к Зыкину и обнял городового за плечи. – О том, что вы мне тут рассказали, не станем пока никому говорить. Это я вас не прошу, а ставлю в известность, поскольку я веду это следствие и сам решаю, что делать… Ваши сведения я объявляю секретными – до самого конца расследования. Ну а потом… Там и решим, как быть. Во всяком случае, то, что вы сами во всем признались, поступили по чести и долгу, – зачтется. А если окажется, что своим признанием помогли изобличить преступника, – еще и благодарность получите.
Зыкин ожил прямо на глазах. Мелко крестясь, смотрел на Петрусенко чуть ли не с обожанием.
– Такую тяжесть вы мне с души сняли! Ни на мне, ни на детях моих позора не будет!
– Много у вас детей? – спросил Викентий Павлович. Его растрогал этот человек: далеко не каждый сумел бы вот так признаться.
– Трое у меня – два сына и дочка.
– Какое совпадение! – Викентий Павлович улыбнулся. – И у меня два сына и дочурка. И как дети, радуют вас? Здоровы?
– Они у меня послушные, да и здоровьем крепкие… Вот только дочка, Танюшка… – в голосе у Зыкина послышалась нежная озабоченность. – Что-то последние дни приболела. Раньше-то не бывало, а тут доктор говорит: «малокровие».
– А сколько вашей дочке лет?
– Тринадцать только исполнилось.
– Тогда ничего страшного, – успокоил Зыкина следователь. – Вы же знаете, у девочки в этом возрасте в организме разные изменения начинаются. Отсюда и малокровие, в таком возрасте это не редкость. Подрастет – все пройдет.
– Вот и доктор так говорит. – Зыкин встал, повторил еще раз проникновенно: – Тяжесть вы мне сняли с души, спасибо!
– Вы хороший человек, Алексей Мартынович, – серьезно сказал ему Петрусенко, пожимая руку. – А тяжесть со своей души вы сняли сами…
Когда за Зыкиным закрылась дверь, Викентий Павлович не выдержал, еще раз присвистнул. Но теперь в его свисте было не удивление, а удовлетворение.
– Кажется, пришло время встретиться с Кокуль-Яснобранским! – сказал он себе. – Есть теперь чем его прижать. Может интереснейший разговор получиться…
14
Но разговора не получилось. Нарочный отнес в дом Кондратьевых вызов в полицейскую управу – господин Кокуль-Яснобранский вызывался как свидетель. В этом был резон: как теперь выяснилось, именно он был первым человеком, обнаружившим труп Савичевой. Раньше молодого человека допрашивали как обвиняемого, свидетельские же показания – совсем иное. Он мог вспомнить кое-что такое, о чем, оглушенный подозрением в убийстве, казалось, напрочь забыл…
Викентий Павлович видел Юлиана издали дважды. Теперь они сидели друг напротив друга, и все попытки следователя завязать непосредственный разговор разбивались о холодную вежливость Кокуль-Яснобранского. Он отвечал очень конкретно, на конкретный вопрос. И только…
«Чувствует себя уверенно, – думал, разглядывая собеседника, Петрусенко. – Словно смотрит свысока… Интересно, на какой такой высоте он себя ощущает? Глупый мальчишка, с нее так же легко упасть, как и вознестись… И кто же это поднял его на эту высоту? Общество, которое его приняло так же легко, как до того осуждало? Или девушка – дочь здешнего председателя дворянского собрания Кондратьева? А может быть, какие-то факты – то, что известно только ему одному? Бывают такие сведения, которые внушают человеку ощущение неуязвимости – по крайней мере, ему так кажется. Или делают его всесильным – тоже в собственных глазах…»
Никаких новых наблюдений, деталей для расследования от Кокуль-Яснобранского получить не удалось. Он почти дословно повторял то, что Петрусенко уже читал в протоколах его прежних допросов. Достав из папки записку: «Не забывай о мести святого Сикейра!», Викентий Павлович повертел ее в пальцах. Юлиан, несомненно, узнал этот клочок бумаги, у него чуть дрогнули губы, но тут же изогнулись в легкой усмешке.
– Ваш учитель почему-то постеснялся поставить свою подпись, – проговорил Петрусенко с иронией. – Наверное, потому, что магистру «Ордена мистической магии» было неловко подписываться под вульгарной угрозой. Или шантажом?
Юлиан все-таки удивился:
– Вы знаете мэтра Дидикова?
– Знаю, и уже довольно давно. Этого семинариста-недоучку из Свято-Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве… Я не задену ваших сокровенных чувств, если выскажусь о нем нелицеприятно?
Но Кокуль-Яснобранский уже вновь был спокоен. Пожал плечами:
– Похоже, я этой болезнью переболел. Что-то в этом было от детства… игра в таинственность, в запретное. Но в мистическое начало я верю, не отрицаю. И в астральное высвобождение духа, и в материализацию мысли – вообще в неограниченные способности человека! Но вам, наверное, этого не понять.
– Наверное. Как и вашу черную мессу святого Сикейра. А ведь вы, вероятно, православный, а, Юлиан?
– О, господин следователь! Мне даже родители давно не читают нотаций… Может, ближе к делу?
Мэтра Дидикова и мести святого Сикейра Юлик уже не боялся. Те деньги, которые ему выдали в банке по закладной отца, он почти все перевел мэтру – рассчитался с долгами. Денег ему не жаль было, наоборот: он был счастлив, что уже ничего не тяготеет над ним, что он наконец свободен! Наверное, следователь почувствовал его беззаботно-раскованное настроение, отложил записку, сказал:
– Не соблаговолите ли вспомнить, как вы провели ночь убийства Веры Алексеевны Макаровой?
Юлиан посмотрел на него недоуменно:
– Шутить изволите? Или вы это серьезно?
– Совершенно серьезно.
– Даже не знаю, что и сказать! В тюремной камере, конечно. Это всем в этом городе известно!
– Кроме одного человека… Охранник, стороживший вас в ту ночь, заснул и проспал два часа. А дверь вашей камеры он оставил незапертой…
