роду.
— Если известно, зачем спрашиваешь? — ухмыльнулась старуха.
— Мне хотелось бы знать про него больше.
— А это у тебя еще есть? — Она показала на бутылку.
— Если пожелаете.
Пока она раздумывала, что бы мне сообщить, комнату накрыла тень. Я обернулся и увидел в прогнившем проеме нескладного верзилу. Рваное грязное одеяло, перетянутое веревкой, служило ему в качестве пальто, на голове вместо шляпы красовался тюрбан из грязной тряпки. В одной руке он держал мертвого кролика, в другой — дубинку в коросте из шерсти и крови.
— Это что еще за дьявольщина, ма? — вскричал он, швыряя на стол кролика и окровавленной дубинкой тыча в мою сторону. — Еще один бездельник, да? Я щас быстро с ним разберусь.
— Джек, ты? Это не бездельник, сынок. Гость. Пришел к нам с расспросами, выпить принес. — Старуха кивнула на бутылку, лежавшую у нее на коленях.
Я поежился, почувствовав на себе взгляд ее сына. Его задубелую кожу покрывала корка грязи, с одной стороны лица во всю щеку до самой губы тянулся длинный шрам, отчего рот был перекошен. Должно быть, догадавшись, что его вид вызывает у меня омерзение, он неторопливо приблизился ко мне.
— Что, не такой красавчик, как вы, сэр? — с издевкой спросил он. — Чего вам здесь надо?
Пошатнувшись, я отступил назад.
— Я не хотел причинять беспокойство вам и вашей матушке. Пришел только, чтобы узнать про ребенка, которого вверил ее заботам лорд Монтфорт.
— Монтфорт? С чего это вдруг? Я слышал, он умер.
— Ребенок?
Верзила презрительно сплюнул на пол.
— Что «ребенок»?
— Возможно, это мой друг. Я пытаюсь установить истину. Что стало с этим ребенком? Ему, должно быть, столько же лет, сколько вам. Вы его помните? Ваша матушка никогда не говорила о нем?
— В том нет нужды. Мы вместе росли, она выкармливала нас обоих… Ему молоко, мне — каша. Это у меня из-за него. — Он ткнул грязным пальцем в шрам.
— Как так?
— Подрались.
— Прискорбный случай.
Он равнодушно пожал плечами и вновь сплюнул, на этот раз метя в очаг. Уголья зашипели, когда в них угодил комок мокроты.
— Как долго он жил с вами?
— Не спеши. За просто так никто перед тобой распинаться не станет. Хочешь что- нибудь узнать, сначала заплати.
Я порылся в кармане и протянул ему флорин, который он выхватил так же жадно, как его мать — бутылку джина.
— Четыре года, может, пять.
— А потом?
— Его светлость распорядились, чтобы мать отвезла ребенка в Лондон. Отдала в приют.
Старуха вдруг встрепенулась, прислушавшись к нашей беседе.
— Приют, ага, приют, — поддакнула она. — Точно. Конечно, он сказал, чтобы я отвезла его туда.
— Вы помните? — спросил я, теперь уже обращаясь непосредственно к ней.
Мать с сыном украдкой переглянулись. Взгляд женщины затуманился, она замолчала.
— Вы помните, что отвозили ребенка в Лондон? — допытывался я.
Ответа не последовало. Я беспомощно посмотрел на ее сына.
— У меня есть еще флорин. — Я позвенел монетами в кармане.
— Скажи ему, ма, — потребовал тот. — Монтфорт умер, теперь нам нечего бояться.
Старуха и не думала отвечать, словно оглохла и онемела.
— Вы знаете, что случилось? — Я перевел взгляд на ее сына и опять звякнул монетами.
Верзила молчал, постукивая дубинкой по столу. Будто зачарованный, я наблюдал за его лицом, ожидая, когда он заговорит, мысленно приказывая ему смилостивиться, рассказать мне все, что он знает. И все же, хоть мое внимание и было приковано к нему, я оказался совершенно не готов к тому, что произошло в следующую минуту. Без предупреждения он выронил дубинку, другой рукой схватил меня за ворот и притянул к своему чумазому лицу.
— Ребенок умер. Она не возила его в Лондон. Ты это хотел услышать? Больше нам нечего сказать. Давай монеты и проваливай… если не хочешь, чтоб я изуродовал твое лицо подобно моему или превратил тебя в дохлого кролика.
Резким движением он выдернул мою руку из кармана, забрал деньги и вышвырнул меня на улицу. Я плюхнулся в грязь, распластавшись на земле. Дверь захлопнулась перед моим носом.
Глава 19
Я поднялся из вонючего месива и поспешил на постоялый двор, дабы поведать Элис о том, что узнал. Перескакивая через три ступеньки, я взбежал на верхний этаж и стал колотить в дверь ее комнаты. Прежняя робость перед ней сменилась чувством острой безотлагательности. Мне не терпелось доказать Элис, что я не ошибся в своем предположении, что я отнюдь не идиот, за которого она меня принимает. Интуиция не подвела меня: Партридж не был сыном Монтфорта.
В некотором смысле визит к Фиггинсам возродил мою веру в дружбу Партриджа. Я вспоминал его пронзительный смех и как мы вместе забавлялись, катаясь по реке. Вспомнил его твердое рукопожатие и то, как он красиво чертил, как морщил лоб, когда бывал чем-то недоволен, как одним глотком выпивал свой эль. В моем представлении он снова стал тем Партриджем, каким я знал его — прямодушным, открытым, без семейных тайн и загадок. Партридж по-прежнему оставался для меня типичным найденышем с неведомым прошлым, безымянным ребенком, которого Джеймс Барроу подобрал на крыльце приюта, в котором он затем жил и воспитывался, пока не пришла пора обучаться ремеслу.
Тем не менее, размышляя о Партридже, я понимал, что мое отношение к нему заметно изменилось. Между нами пролегла пропасть. Он отдалялся от меня, как отвязавшаяся от причала лодка, уносимая в море поднимающимся приливом. В то же время мне казалось, что сам я стал старше, решительнее. Меня уже не пугала поставленная передо мной задача, словно расстояние освободило меня от обременительных чувств, позволяя судить о его гибели более трезво и разумно.
— Вероятно, было двое детей, которых собирались определить в приют, — объяснил я Элис после того, как изложил подробности своего визита к Фиггинсам. — Примерно одного
