понимал, о чем пою. Просто вызубрил текст, как попугай. И вот я ее пою, а девушка какая-то на меня смотрит и заливается слезами. Я продолжаю петь и не понимаю, в чем дело. Потом мне рассказали, что я пел „Синий платочек“. Ну, она, наверное, что-то свое и вспомнила». Пупо даже попытался продемонстрировать, как он тогда пел. Я его вежливо остановил, слушать это, признаюсь, было невозможно. Но в принципе, что и требовалось доказать. Любые трудности перевода отступают перед трудностями и радостями любви.
Я шел по знаменитой набережной Неаполя. Был апрельский воскресный полдень. Солнце в полупрозрачной дымке, спокойное море, молочные очертания Этны, проступающие сквозь легкий туман. Те, кто не пошел на мессу, а таких было меньшинство, либо чинно гуляли, либо не скрывали своих чувств. Идеальное место для признаний в любви. Вдруг зазвучал до боли знакомый мотив. Пожилой румын (или албанец) карябал на скрипке самую узнаваемую итальянскую песню. Неаполитанец Эдуардо ди Капу а написал свой хит «О соле мио» совсем не здесь. А на набережной Одессы. Потом он вернулся в Италию, продал бесценные ноты с партитурой за двадцать пять лир и прожил остаток своей жизни более чем скромно. Как и автор слов, впрочем… Пятьдесят лет спустя Элвис Пресли прославил эту одесско- неаполитанскую песню на весь мир, продавая «О соле мио» миллионными тиражами. Кажется, можно не беспокоиться за итальянцев. В американцев они не превратятся никогда. Максимум, повторят попсовый путь Лучано Паваротти. Я заплатил румыну или албанцу, который специально для меня еще раз попытался выдавить из своей умирающей скрипки солнечные звуки. Гуляя по набережной, я осознал, что итальянцы никогда не перестанут быть романтиками. Они не расстанутся ни со своим «Фиатом-500», ни со старомодным костюмом. Они будут радоваться кулинарным изыскам и огорчаться, если их футбольная команда проиграла. Они будут жить своим революционно-партизанским прошлым и вечными молитвами о будущем. И они всегда будут об этом петь. Настоящий итальянец – это все-таки итальянец, который поет. Я торопился в аэропорт. Мне нужно было успеть на единственный рейс из Неаполя в Палермо. На Сицилии меня ждали другие «итальяно веро». К ним опаздывать не полагалось.
Глава 3. Мафия
Прямые рейсы из Палермо только до Рима, Милана и Неаполя. Зачем еще куда-то лететь напрямую? И зачем вообще куда-то лететь? Все ведь здесь свое, родное, все рядом, знакомое с детства и, как у Маяковского, есть собственная гордость. То есть на несицилийцев смотрим свысока. Я летел в Палермо в окружении Донов, Падре и Мамм и чувствовал себя если не в одиночестве, то в изоляции. Люди, отчаянно размахивая руками, не желали садиться на свои места, когда самолет уже взлетал.
Бриллианты на роскошных пассажирках экономкласса прекрасно сочетались с широкополыми, преимущественно черными фетровыми шляпами добропорядочных отцов семейств. В салоне стоял стойкий и терпкий запах вина и сыра. Я и еще несколько туристов явно выпадали из этой пестрой и в то же время очень однородной гаммы «сицилиано веро». На нас, безусловно, смотрели, нас изучали, с нами пытались заговорить. Но если бы я даже блестяще владел итальянским, я был бы чужаком на этом празднике сицилийской жизни. В гвалте местного акцента, с плачущими детьми почти на каждом ряду самолет шел на посадку. Из окна иллюминатора в вечерней розовой дымке остров казался еще таинственнее.
В Италии любят называть аэропорты именами великих людей: в Риме – это гений возрождения Леонардо да Винчи, в Венеции – путешественник Марко Поло, в Римини – режиссер Феллини. В Палермо – Фальконе-Борселино – фамилии двух судей, убитых мафией. Benvenuto Sicilia! Словом «мафия» теперь принято называть любую тайную преступную организацию. Но для самих итальянских по-прежнему существует только одна мафия – сицилийская. Не путать с каморрой в Неаполе, ндрангеттой в Калабрии или сакра унита в Апулии. Ведь именно сицилийский рецепт организованной преступности был вывезен в XIX веке итальянскими эмигрантами в Америку. Но складываться она начала за много столетий до этого. И все это время ее пытались победить.
Этот остров погубила его красота. Вернее, удачное расположение и климат, позволяющий собирать по четыре урожая лимонов в год. Неудивительно, что со времен римлян и до середины XIX века Сицилия жила под властью разных завоевателей. Большинство из них исправно вывозило отсюда всевозможные урожаи, но делиться монаршей заботой и передовым законодательством не спешило. Когда во Флоренции процветали свободный рынок и искусства, на Сицилии по-прежнему святая инквизиция жгла еретиков. Бесправие крестьян длилось не веками, а тысячелетиями. Единственной защитой для них и стала мафия, чей прообраз известен с IX века. Что-то вроде народных дружин, охранявших крестьян от пиратов. Но постепенно мафия стала решать другие вопросы. С ее помощью нельзя было избавиться от плохой власти, которая к тому же всегда была здесь слаба. С ее помощью можно было заставить себя уважать.
Я все еще пытался понять, почему в поисках «настоящего итальянца» я приехал на этот остров. Неужели мафиози тоже по праву может считаться Italiano Vero? Я ждал багаж, меня ждала Сицилия. Испепеляя взглядом ленту транспортера, надеясь, что моя сумка все-таки не потерялась при моей пересадке, я не мог себе представить, какие встречи и открытия меня ждут на этом острове? Несмотря на поздний час, арендная машина меня дождалась. Пришлось сделать несколько кругов перед тем, как выбраться из лабиринта вечно строящегося или ремонтирующегося здания аэропорта. Мой путь лежал в Годрано, крошечный городок недалеко от Корлеоне… Одни названия какие! Ласкают слух. Именно здесь, в Годрано, а точнее, в небольшой роще перед въездом в город, лучше всего начать историю изучения вопроса.
Утром Годрано меня встретило, мягко говоря, неприветливо. Центральная часть города: три улицы, собор, работающий бар, пять неработающих магазинов. Плачущие люди в черном. В церкви шло отпевание.
«Выпить хочешь? – оклик старика вывел меня из состояния мечтательного оцепенения. – Это не нашу семью отпевают, мы сегодня не при делах, так что можешь присоединиться». Сицилийцу было под семьдесят, а может, и больше. Старая поношенная куртка, клетчатая рубашка, видавшие виды кепка и начищенные до блеска старомодные ботинки. Я вошел в кафе. «Луиджи, – представился он. – А это мой брат Паоло, его приятель, тоже Луиджи, и наш деревенский долгожитель Серджио». Серджио было под все сто. Вместо куртки, правда, на нем был пиджак. Те же клетчатая рубашка, кепка и, естественно, вычищенные ботинки, причем настолько, что они казались лаковыми. «Амаро?» – спросил Серджио. «С утра рановато все-таки», – я попытался возразить. Но хозяин бара уже хлебосольно разливал терпкий ликер. «Так ты из России? Ты знаешь Распутина, друга Николая Второго?» Я, признаюсь, опешил от исторических познаний старика Серджио. «А я вот Сталина уважаю, – сладко отхлебнув амаро, мечтательно заметил Паоло. – Хороший такой, усатый дядька был, но слишком авторитарный». «Дай ему выпить спокойно, – первый Луиджи спас меня от неминуемой политинформации. – А как тебя занесло в Годрано-то?»
Меня мучили сомнения. Я прекрасно понимал, что прямой вопрос о страшной тайне, которую хранит каждый житель этой деревни, может отпугнуть радушных хозяев. Но любопытство брало верх. И я практически без остановок, на одном дыхании выпалил заученную фразу: «А правда, что за десять лет у вас в деревне была уничтожена десятая часть населения?» Деды как по команде перестали пить. На меня смотрели если не как на врага, то как на работника ВЧК или на столь любого ими товарища Сталина. Второй Луиджи оглядел своих друзей и произнес загадочную фразу: «Поезжай на окраину Годрано, там, за кипарисовой аллеей, будет проселочная дорога, за ней – дубовая роща. Посмотри на нее, погуляй, подумай, потом можешь возвращаться». Старики демонстративно отвернулись от меня. Мне указывали на дверь, но все-таки разрешали вернуться.
