там находится в действительности…
- Это же Мавзолей! - возразил я; мне самому, одурманенному повестью Каса-дель- Лагарто, случилось принять его за индейский храм, но я-то тогда сумел прийти в себя.
- Однако не свяжи я свою жизнь с изучением цивилизации майя, он бы там не оказался! Все дело в том, что, учась на инженера-конструктора, я принял участие в конференции социалистической молодежи в Мексике.
Я глядел на него как на безумца.
- Я был лучшим студентом потока. Меня пригласили на собеседование в Комитет Госбезопасности и взамен на мое согласие сотрудничать с ними приподняли лично для меня Железный занавес. Посоветовали учить испанский, и через полгода я полетел в Нью- Мехико.
При упоминании о КГБ мое лицо, видимо, еле заметно дернулось, потому что он прервался и с вызовом сказал:
- И не подумайте, что я сожалею о сотрудничестве с Комитетом. Их сейчас все хулят, а они полезного тоже немало сделали. И уж если кто и смог бы сейчас в нашей стране навести порядок, так это они.
Но я уже совладал с собой и не собирался пускаться в споры. Мне хотелось только, чтобы он досказал историю своего романа с майя.
- Организаторы слета решили устроить нам небольшую культурную программу - повезли на экскурсию в Ушмаль. Все передовые трактористы, доярки и шахтеры из нашей группы пробежались по пирамидам рысцой и вернулись в автобус, а меня там словно молнией ударило. Хожу, фотографирую, разглядываю все - час, другой, и не могу оторваться. Меня потеряли уже, чуть не оставили на развалинах. Вернулся в город, накупил себе книг по индейской истории, читал со словарем, и уже на обратном пути понял, что самолетами больше заниматься не смогу. Ничем больше не смогу заниматься, кроме майя. Совершенно потрясающая цивилизация, и поразительно малоизученная. Буквально загадка на загадке. Взять хотя бы ее необъяснимое крушение - и это на самом взлете. Даже письменность была не расшифрована. Некоторые специалисты и вовсе считали иероглифы декоративным орнаментом. Майя тогда еще искали своего Шампольона, и я поставил себе задачу им стать. Выучился на историка, занимался криптографией, лингвистикой - всем, что помогало мне разобраться в майянской иероглифике. Положил на это всю жизнь и преуспел.
- Это вы расшифровали их письменность?
Старик сумел меня озадачить: ни Ягониэль, ни Кюммерлинг ни словом не упоминали заслуг Кнорозова. Опять лгал или я просто невнимательно читал?
Он с достоинством кивнул.
- Это ровным счетом ничего не доказывает, - упрямо сказал я. - У меня есть каноническое объяснение происхождения Мавзолея, и оно ничуть не хуже вашего.
- Валяйте, объясните тогда тем же путем все, что с вами случилось за последние несколько недель, с того момента, как вы начали переводить эту книгу, - он выпустил струю дыма мне в лицо и раздавил окурок. - Про человека-ягуара, про безголового хранителя гробниц, про летопись грядущего…
- Я надеялся, что все это расскажете мне вы, - подавившись заготовленной ядовитой репликой, признался я.
- К несчастью, до вас невозможно достучаться, - он развел руками. - Говорю вам в который раз, все это происходит с вами, да и со всей окружающей вас вселенной, потому что я вижу это в своем сне. Следовательно, вселенная и есть я.
- Но тогда, если вы и есть царь и бог этого мира, вы должны быть всемогущи! Докажите мне, что ваши слова не пусты. Совершите чудо! Превратите чай в вино или, на худой конец, воспарите! Сделайте так, чтобы я вам поверил!
- Удивительно, - вздохнул Кнорозов. - Видимо, с этой проблемой приходится сталкиваться всем. Непременно нужны чудеса. Вынужден вас разочаровать. Я бессилен.
- Но это же ваш мир!
- Это мой вязкий, горячечный бред. Я просто смотрю его, и не в силах что-либо изменить. Конечно, мои скрытые желание или подавленные устремления формируют его, влияют на него и толкают вперед его витиеватый сюжет, но не в большей степени, чем это бывает в обычных снах. Можно только постфактум пытаться понять, что означал тот или иной поворот; этим я тут, в основном, и занимаюсь…
Я снова притих, озадаченный внезапным кульбитом, который проделали мои мысли. Так и не найдя самостоятельно ответа на повисший вопрос, я обратился за помощью.
- Однако если это ваш сон, то где же вы настоящий?
- Хороший вопрос. Скорее всего, я лежу под капельницей в Московском онкологическом центре, где мне предстоит операция по поводу злокачественной опухоли мозга. Первые подозрения появились полтора месяца назад, сначала я не поверил, родным говорить не хотел, но потом анализы все подтвердили и рентген. Пришлось лечь в больницу. Великолепная современная клиника, обходительный персонал… Лида сказала, что пока не сможет приехать, - вставил он вдруг. - С работы не отпускают, и Алешенька заболел… Валя тоже позабыла, не заходит…
- Но разве ваша жена не умерла? - ошеломленно спросил я. Старик подавился словами, растерянно глядя на меня. Приоткрыл было рот, чтобы возразить, но что-то вспомнил, да так и остался стоять с опущенной и обиженно подрагивающей нижней губой. Отвернулся, зачем- то пригладил волосы рукой, опять закурил. Долго молчал, потом хрипло проронил:
- Простите. Я иногда забываю об этом.
У меня мелькнула безумная мысль: не оттого ли еще десять лет назад отдавшая свой гривенник Харону Валентина Анисимова внезапно воскресала из мертвых и выходила к публике на бис, что муж ее не желал помнить, что остался один? Я смотрел на старика, понимая, что вопрос этот может ранить его еще сильнее, и не отваживался задать его.
Сделать это я так и не успел: с Кнорозовым произошло что-то страшное.
Он пошатнулся и в поисках опоры прислонился к стене, испуганно оглянувшись по сторонам, потом побледнел и стиснул свою голову с такой силой, будто иначе она могла вот- вот лопнуть из-за чудовищного внутреннего давления. Упал на колени и прямо на глазах стал делаться сначала восковым, а затем все более прозрачным, почти растворяясь в воздухе.
И тут, будто отзываясь на настигший его странный приступ, застонали и вздрогнули основы всего огромного здания, в котором мы находились. Начиналось землетрясение.
Я хотел помочь старику, но он взмахом руки отогнал меня прочь. Тогда, не зная, где укрыться, я бросился в комнату, оставив Кнорозова на площадке.
Припадок, в котором билась земля, был самым мощным из вех, что мне пришлось пережить за эти дни. Мир сотрясался так, что я несколько раз падал на пол, тщетно пытался подняться и снова валился ниц, не в состоянии удержаться на ногах даже доли мгновенья. Однако уходящая за облака удивительная башня из слоновой кости, в которой была устроена кнорозовская келья, оказалась куда крепче, чем любое обычное московское здание. Стены и потолок уверенно держали натиск стихии, свет не гас ни на секунду. Осмелев, я ползком подобрался к окну и отодвинул занавеску.
В глубине души я был убежден, что увижу московские улицы с высоты птичьего полета, но готовился и оказаться в космическом пространстве, чтобы узреть харкающие раскаленным газом огненные протуберанцы или рождающиеся в муках сверхновые. Именно в тот миг я, наверное, начал верить в слова Кнорозова, но пока все еще воспринимал его утверждение о том, что он является вселенной в себе, слишком буквально.
