– Сможешь расстрелять инжектор из пистолета?
Я прикинул расстояние: далековато… Впрочем, если сделать поправку на неполноценную гравитацию, отсутствие сопротивления воздуха и огромную скорость сближения пули с транспортным средством противника… Чем черт не шутит: а вдруг и впрямь сумма этих благоприятных факторов превратит мой «зиг-зауэр» в дальнобойное оружие?
Достав пистолет, я повернулся лицом к преследователям, улегся поудобнее, упер рукоятку в платформу и взял на мушку черный овал инжектора. Попасть в мишень? Да без проблем! Плохо, если только все окажется без толку, но попытаться необходимо.
Выстрел! И каков итог? Вот так удача – первая же пуля оказалась результативной! И даже более чем! Прямо фантастика: я спускаю курок, и светопланер преследователей мгновенно исчезает в воздухе, словно лопнувший мыльный пузырь. Да уж, где, как не в иной Вселенной, девятимиллиметровая пуля может остановить движущуюся цель размером с локомотив…
Только в действительности радость моя оказалась преждевременной, а драгоценная пуля была потрачена впустую. И когда я осознал это, мне в голову уже летел чудовищной величины кулак, способный отправить в нокаут даже носорога.
Блюстители атаковали меня, лежачего, без какого-либо предупреждения. О спортивной этике они не имели ни малейшего понятия…
Глава 10
Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь… До сего момента я считал эту поговорку откровенно глупой, поскольку упорно не мог понять, какой идиот станет восклицать подобное, стоя перед препятствием. Чтобы вникнуть в суть вышеупомянутой сентенции, мне пришлось примерить на себя шкуру такого идиота и, что самое обидное, едва не дать в ней дуба. Но, на мое счастье, поговорка о самонадеянном прыгуне была применима не только к землянам, но и к чемпионам, которые допускали аналогичные ошибки и позволяли уравнивать с ними шансы на победу.
«Гоп!» – и впрямь чуть было не воскликнул я, глядя туда, где только что бесследно исчезла пораженная мной цель. И нет бы, дураку, вспомнить о пространственных скачках, на которые был способен светопланер Чича и о которых только что твердил мне Рип. Но я пялился вдаль, на пустое место, и в упор не замечал, что враги уже летели впритык к нашему борту.
А дальше случилось то, чего мы так старательно пытались избежать: конфронтация с блюстителями – этими непропорционально «раскачанными» амбалами, коих на Земле пожизненно держали бы в виварии для приматов, а в Ядре зачислили аж в императорскую гвардию…
Пятеро моих товарищей и Рип заорали благим матом, когда один из блюстителей резво сиганул с платформы на платформу и предстал пред нами во всей своей инфернальной красе. В руках у него было странное приспособление, напоминающее мелкоячеистую сеть, сплетенную из световолокна – такого, из которого на Земле делают скоростные линии связи и декоративные светильники. Сеть блюстителя фосфоресцировала ярко-красным светом, что придавало ей весьма зловещий вид.
Взбудораженный воплями, я резко перевернулся на спину и тут же увидел в метре от своего лица падающую прямо на меня наковальню. Разумеется, ничего такого в Ядре с небес не падало, а крепость моего черепа намеревался проверить огромный блюстительский кулак – орудие не менее убойное, чем тяжелая железная чушка. Почему на роль первой жертвы угодил именно я, объяснялось просто. Я разлегся у края платформы и путался под ногами ступившего к нам на борт гвардейца. К тому же в данный момент Лингвист являлся единственным, кто проявлял агрессию, а, как предупреждал Рип, нюх на нее у блюстителей был отменный.
Изрядно струхнув, я стремительно перекатился вбок, и вовремя: тяжеленный кулак ухнул аккурат туда, где мгновением раньше находилась моя голова. Платформа содрогнулась от удара и, не исключено, даже отклонилась от курса на пару сантиметров.
Все случилось настолько неожиданно, что, увернувшись от удара, я тут же впал в кратковременное замешательство. Обычный постшоковый синдром – рефлекторный позыв сбитого с толку человека взять тайм-аут, чтобы адаптироваться к изменению обстановки. Пробыл я в таком состоянии секунду-другую, не более, и вряд ли кто-то успел заметить мое смятение. Но ситуация за этот миг успела измениться в еще более незавидную для нас сторону.
Пока блюститель пытался вышибить мне мозги, прапорщик решил воспользоваться моментом и атаковать врага со спины. Хриплый выхватил нож и с яростной бранью кинулся на гвардейца, намереваясь всадить тому клинок между лопаток. Однако не успел Охрипыч сделать и шага, как прямо на прапорщика, переливаясь рубиновыми отблесками, налетела ловчая сеть, брошенная другим блюстителем со светопланера посредника. Сеть развернулась в полете до весьма внушительных размеров и опутала не только Хриплого, но и остальных наших товарищей, испуганно вскочивших на ноги при внезапном появлении преследователей. Широкоплечие гвардейцы не хотели толкаться вдвоем на нашей платформе, но действовали слаженно, как и полагалось вышколенной команде телохранителей.
Едва коварная ловушка накрыла Охрипыча и остальных, ее концы мгновенно переплелись между собой, отчего сеть образовала поверх жертв сплошной светящийся кокон. А затем он начал сжиматься, будто резиновый, и чем плотнее он это делал, тем ярче светился. Когда же мои товарищи оказались припертыми друг к другу, подобно пассажирам общественного транспорта в час пик, багровое свечение вокруг них напоминало яркий нимб; ни дать ни взять прямо-таки библейская картина – группа святых, вознамерившаяся сообща встретить уготованные им муки.
По всей видимости, Лингвисту предназначался персональный садок, в который меня уже готовился упаковать второй противник. Я уже получил представление, насколько крепка сеть. Рип и пятеро моих друзей не могли разорвать ее голыми руками. Оставшийся при оружии прапорщик безбожно сквернословил и пытался перерезать путы. Не исключено, что ему это и удалось бы. Но, скованный в движениях, он лишь безрезультатно царапал ножом световые волокна, не имея возможности воспользоваться моей помощью.
Блюститель раскрутил сеть, но я уже пришел в себя и не дал врагу покуситься на мою свободу, выстрелив практически в упор четыре раза по коленям гвардейца. Однако носимые им доспехи-комбинезон оказались сделаны вовсе не из кожи, а из неизвестного мне легкого
