острова, всего в паре сотен метров от воды.
Причина, по которой каждый встречный мог принять этого пассажира за старовера, была буквальным образом написана на его бледном обветренном лице. Она представляла собой аккуратный кожаный кругляш, закрепленный тесемкой поверх левой глазницы и скрывающий отсутствующий глаз. Почему сей странный субъект не вживил вместо него зрительный имплант, если сегодня такие простенькие биопротезы могли позволить себе даже эскимосы и амазонские дикари? Трудно представить, чтобы современный инвалид сознательно отказался бы от такого протезирования. А значит, одноглазый пассажир лиссабонского рейса либо страдал редкой фобией, боясь вживлять в себя искусственные органы, либо отвергал их по каким-то личным убеждениям. Иными словами, являлся типичным недалеким старовером – персонажем множества современных шуток и анекдотов.
В то время как любой прилетевший авиапассажир торопился побыстрее покинуть суетливый, шумный аэропорт, наш старовер вел себя с точностью до наоборот. Он проследовал мимо стоянки такси, отмахнувшись от всех зазывающих клиента водителей, и начал спускаться по длинной бетонной лестнице, что выходила к переходу через протянувшееся вдоль побережья шоссе. Однако, достигнув второй лестничной площадки, одноглазый остановился, поставил свой дорожный кейс на бетон – иного багажа при нем не было, – после чего снял пиджак, повесил его на сгиб локтя и прислонился к перилам, устремив взор к океану. Человек явно кого-то ожидал, и судя по его мрачному виду встреча намечалась не слишком радостная.
Кого именно он ожидает, выяснилось спустя примерно пять минут. За это время по лестнице проследовали лишь трое: говорящая по-шведски пожилая супружеская чета и двадцатилетний громила-мулат, всем своим видом либо старающийся походить на гангстера, либо и впрямь являющийся им – поди определи это навскидку! На шведов одноглазый почти не обратил внимания. Но, заметив мулата, сразу же прекратил наблюдать за океаном и повернулся лицом к спускающемуся по ступенькам и болтающему на ходу по видеофону мордовороту. Взгляд, которым лиссабонский пассажир на него таращился, был недружелюбен, если не сказать дерзок. Особенно учитывая то, что сам мулат хоть и выглядел агрессивно, в данный момент вел себя вполне миролюбиво. Что также подтверждал спокойный тон, каким он разговаривал по видеофону.
Остроту ситуации придавал и тот факт, что старовер был вдвое старше «гангстера» и здорово проигрывал ему в комплекции. И тем не менее одноглазый явно сознательно нарывался на неприятности. Более доходчиво выказать мулату свою молчаливую неприязнь он мог лишь засветив тому в зубы. Вот только вряд ли у него это получится. Громила уже заметил потенциальную угрозу и не сводил глаз с напрягшегося при его приближении человека.
Когда их разделяло всего несколько ступенек, мулат замедлил ход и, сказав напоследок видеофонному собеседнику на чистом русском языке: «Да, я нашел его! Он на лестнице к северу от надземного перехода!», прекратил разговор. После чего ступил на лестничную площадку, отошел на другой ее край и, скрестив руки на груди, также прислонился к перилам. В глазах мулата, в отличие от единственного глаза «старовера», по-прежнему не читалось никакой злобы. Это явно указывало на то, что громила был готов и ко встрече с этим человеком, и к его откровенно недружелюбному настрою.
– Ломаешь голову над тем, почему ублюдок с моими талантами вдруг позволил тебе опознать себя? – ухмыльнувшись, осведомился мулат у одноглазого опять же на чистом русском языке.
– Жалею, что не успел убить тебя до того, как ты разнюхал про Мадейру! – процедил тот также по-русски, стиснув кулаки. – Жалею, что не могу сделать это здесь и сейчас. А то, что ты снова превратился в пуэрториканского бандита и не придумал ничего лучше, как лететь со мной одним рейсом, это розыгрыш вполне в твоем духе. Что с того, что я опознал тебя в самолете? Куда мне было деваться? Выпрыгивать за борт без парашюта?.. Итак, Ведомство меня раскусило, нашло мою ахиллесову пяту и взяло под колпак. Что теперь, если убивать меня вы, как я понимаю, не намерены? Начнете шантажировать, угрожая моей семье?
– Не скрою, я рассматривал подобный вариант, – признался мордоворот, не изменившись в лице, – и отмел его как слишком ненадежный. Шантажировать тебя – все равно что нести в руках взведенную бомбу, понятия не имея, на какое время установлен таймер ее взрывателя. Я не настолько рисковый человек, чтобы играть в подобные игры. Поэтому и предпочел, чтобы ты по-прежнему считал меня своим другом. Ну, или, на худой конец, не думал обо мне как о враге.
– Считать тебя другом?! – удивился одноглазый. – А ты, Трюфель, случаем, не рехнулся? Талерман знает о тебе все, что знаю я. Он обещает мне за твою голову большую премию. И знаешь что? Я вовсе не желаю от нее отказываться. И при первом же удобном случае разыщу тебя в Зоне и убью. И если мне это вдруг удастся, я не испытаю ни малейшего угрызения совести, пускай ты и вытащил меня тогда из полыньи. А знаешь почему? Потому что по большому счету ты мало чем отличаешься от Талермана, чью голову я также с превеликим удовольствием отрезал бы, кабы моя жизнь не зависела сегодня целиком от этого человека.
– Что ж, – развел руками пуэрториканец со странным прозвищем Трюфель. – Честность в ответ на честность – это мне нравится. Я умею ценить в людях искренность, а особенно когда эти люди – мои враги… Но ты мне не враг. И сейчас я тебе это докажу.
Громила отступил от перил, вновь ухмыльнулся и, ни слова не говоря, направился вниз по лестнице.
– Эй! – окликнул его старовер. – Какого черта?! Что за игру ты, мать твою, опять затеял?
– Не стоит благодарности! – обернувшись, с усмешкой отозвался Трюфель. – Невелик был труд: позвонить кое-кому от имени твоего друга, чтобы передать номер и дату твоего авиарейса. Прости, что испортил сюрприз, который ты готовил. Слишком велико было искушение это сделать, вот я и не удержался… Ладно, бывай! Еще увидимся!
И громила, приложив палец к губам, указал куда-то наверх. А затем, уже не оглядываясь, заторопился дальше, как будто хотел наверстать время, которое он затратил на этот короткий разговор.
Одноглазый повернулся туда, куда указывал набивающийся к нему в друзья недруг и заметил стоящих наверху лестницы стройную женщину и девочку-подростка. Первой было на вид около сорока, второй – не больше двенадцати. Обе выглядели загорелыми, хотя из-за типично славянской наружности их вряд ли можно было счесть местными уроженками.
За кого принял их прилетевший из Лиссабона русский, неизвестно. Но едва он увидел эту парочку, как вмиг забыл об уходящем пуэрториканце и уже ни разу не оглянулся ему вслед. И вообще никуда больше не смотрел, а, застыв на месте в полной растерянности, не сводил взора с женщины с ребенком. Те так же молча глядели на него и тоже явно испытывали неуверенность. Которая, однако, не походила на испуг, вызванный не слишком приятной внешностью одноглазого. Здесь крылось нечто иное. Такое, о чем незнакомый с этими людьми наблюдатель вряд ли мог бы вот так с ходу догадаться.
Впрочем, он понял бы все по вопросу, какой задала одноглазому девочка, нарушив это затянувшееся, неловкое молчание. Вопрос девочки был предельно лаконичен и состоял всего из одного-единственного слова. Но именно оно, вылетев из уст ребенка, проливало свет на эту странную встречу, что состоялась сегодня на берегу далекого от сурового Пятизонья солнечного тропического острова:
– Папа?..
Сектор «Атлантика». 15 мая 2058 года.
