безнадежно. В эфире сквозь треск помех пробиваются короткие обрывки переговоров между бойцами «Альфы-12», так что, вероятно, они меня тоже расслышали. А может быть, даже заметили в небе снижающуюся «Пустельгу». Как только Марга доложила, что мы пересекли Барьер, видимость снаружи определенно улучшилась.
Это и был тот благоприятный фактор, который хоть немного, но компенсировал отсутствие связи. Наверное, гравитационная аномалия была все-таки не абсолютно прозрачной. Вкупе с пылью она создавала дополнительную помеху для наблюдателей извне. А иначе как объяснить тот факт, что в зоне бедствия пылевая завеса была уже не столь плотной и позволяла увидеть, что творится внизу, с высоты даже в полкилометра? Это косвенно подтверждалось и тем, что, глядя сейчас на «забарьерный» мир, я видел его серым и размытым, словно сквозь грязное стекло. А небо надо мной было неестественно фиолетовым, как будто я и вовсе угодил на другую планету.
Ладно, некогда раздумывать об открытых мной странных оптических свойствах Барьера. Надо заниматься облетом территории и подыскивать поблизости от научного центра приемлемое место для посадки.
Я приказал Марге контролировать радиоэфир и, как только связь с «Альфой-12» станет устойчивой, немедленно оповестить Баграмова о нашем присутствии. После чего включил все внешние видеокамеры в режим записи и снова взял управление «Пустельгой» в свои руки.
Раскинувшаяся подо мной картина была удручающей и повергала в смятение. Будь я помоложе, наверняка при виде ее разразился бы в эфир потоками нецензурной брани. Да я и сейчас мог бы браниться во весь голос. Все равно никто, кроме штурмана, меня не услышит, а Марга передаст мои слова Тольтеку лишь после нашего возвращения из-за Барьера. Но я отреагировал на очередное открытие молча. Лишь до боли прикусил губу, дабы убедиться, что все увиденное мной внизу – не сон, а суровая реальность.
Даже поверхностного взгляда на эти районы столицы было достаточно, чтобы понять: подо мной уже не Москва. А что именно, лично я затруднялся сказать. И потому, что не сумел бы подобрать этому адекватное сравнение, и из-за того, что попросту не мог вымолвить сейчас ни слова.
Ходынское поле и Ленинградский проспект, над которыми я летел, можно было узнать лишь на мониторе, и то по контурным отметкам, которые штурман наложил на снятое бортовой камерой изображение. Больше половины зданий были разрушены либо частично, либо до основания. И вот ведь парадокс: эти разрушения казались гораздо более естественными, чем те строения, которые уцелели! Чтобы поверить в то, как выглядят они сегодня, мне пришлось изучить их при шестикратном увеличении. И даже после этого я все еще сомневался, что они – не мираж.
Две стоящие на Ходынке рядом высотки наклонились одна к другой так, будто были слеплены из пластилина и подтаяли на солнце. И не просто наклонились, а фактически слились воедино верхними этажами, образовав гигантскую арку.
Церковь Благовещенья в Петровском парке была аккуратно разрезана пополам, словно торт, а ее совершенно не развалившиеся половины отстояли одна от другой на добрую сотню метров.
Небоскреб Триумф-Палас выглядел целым и недеформированным – даже стекла не разбились! Но по его стенам от фундамента до шпиля все время пробегали непонятные волны. Так, будто монументальное здание не стояло на своем законном месте, а отражалось в воде.
Футбольное поле, беговая дорожка и трибуны стадиона «Динамо» каким-то немыслимым образом обратились в монолит. А он накренился в сторону проспекта под углом в сорок пять градусов, подобно гигантской овальной льдине. Причем ее нижний край провалился под землю, а верхний вздымался над ней вместе с выдранным фундаментом.
Дорожную развязку на Беговой улице теперь следовало называть не иначе как связкой. Автомобильные и пешеходные эстакады переплелись между собой в причудливый узел. Он клубком опутал дорожное покрытие, втянув в себя попутно фонарные столбы и десятки автомобилей. И более того – этот клубок шевелился, словно живой!
Сам Ленинградский проспект напоминал ныне изрядно скомканную ковровую дорожку, усыпанную сором из обломков зданий и перевернутых машин. Приглядевшись, я обнаружил, что все улицы в пределах видимости так или иначе претерпели метаморфозы. Где-то – незначительные, где-то – прямо-таки чудовищные. Весь лик западной Москвы был смят, как простыня на ложе любовников после проведенной ими бурной ночи.
И не только смят, но местами даже изодран. Посреди Тимирязевского парка протянулась с севера на юг огромная трещина длиной около километра и шириной в пару сотен метров. Точную глубину провала определить не удалось, но она была явно не меньше, чем у Большого Каньона. Вдобавок на дне разлома зловеще багровела не то кипящая лава, не то какая-то горящая токсичная дрянь. Испускаемый ею черный дым смотрелся на фоне витающей над городом пыли будто прожилки кофе в плохо перемешанных сливках.
Подобных трещин на обозримом мною пространстве виднелось не меньше полудюжины, но дымовые шлейфы от них тянулись в разных направлениях, причем иногда в совершенно противоположных. Датчики за бортом тоже фиксировали, что порывы ветра меняют курс чересчур стремительно и хаотично. А порой они и вовсе прекращались, хотя на высоте моего полета штиль был столь же редким явлением, как снег в Центральной Африке. Марга моментально реагировала на все эти воздушные выкрутасы и помогала мне удерживать вертолет ровно, но, даже несмотря на наши совместные усилия, управлять им сейчас было очень не просто.
Руины, разломы, странные кратеры, клубы пыли, тектонические сдвиги, изменившийся рельеф, необъяснимые вещи, происходящие с некоторыми объектами… Штурманские отметки в большинстве случаев не совпадали с изображением на мониторах. И чем дальше мы продвигались, тем сильнее я убеждался, что все карты западной Москвы сегодня можно с чистой совестью выбрасывать на помойку.
Через десять минут нашего патрулирования Железной Леди так и не удалось обнаружить среди руин и царящего внизу топографического хаоса ни одного выжившего. Ни человека, ни животного. Сканеры «Пустельги» были настроены на поиск биологических объектов от размеров крысы и крупнее, но мы не видели здесь даже крыс. Облетев почти четверть зоны бедствия, мы отсняли на камеры лишь ирреально-жуткие пустынные пейзажи, и только. Люди, заполонявшие эти улицы в час, когда разразилась Катастрофа, испарились бесследно. Причем, похоже, испарились в буквальном смысле, поскольку их останки мы также не наблюдали.
– Что со связью? – в нетерпении поинтересовался я у Марги, которая так и не обнадежила меня в этом плане ничем конкретным.
– Без изменений, – доложила она. – Сильные помехи на всех частотах. Судя по анализу обрывков переговоров, бойцы «Альфы-12» движутся к центру. Выживших тоже не встретили, зато наткнулись на энергетические поля и обнаружили странные растения.
– В чем именно выражается их странность? – осведомился я. После Барьера энергетическими полями меня было уже не удивить, а вот аномальные растения – это что-то новенькое.
– Не ручаюсь за точность расшифровки – данные крайне обрывочны, – ответила Железная Леди, – но, судя по всему, обнаруженные Баграмовым растения – металлические.
– Час от часу не легче! – пробормотал я. А затем, не дожидаясь напоминания штурмана, решил прекратить облет и выдвигаться к месту назначенной встречи с разведчиками.
