на них, даже начал надеяться, что такое может продлиться не одну неделю и не одно лето…
«Не в этом мире и не в этой жизни», – одергивал он тогда себя, изгоняя из мыслей несбыточные надежды. Вот и напророчествовал. Чтобы стать по-настоящему счастливыми, всем им пришлось умереть, а потом воскреснуть в Менталиберте, чтобы прожить вечность длиною в одну неделю. Или неделю длиною в вечность…
Доминик уселся на лавочку в каком-то маленьком скверике и сидел, погруженный в раздумья, до тех пор, пока поблизости от него не раздался голос креатора Платта:
– Синьор Аглиотти! Я получил ваш сигнал и прибыл как только смог! Надо полагать, вы утрясли все необходимые формальности и готовы вернуться в Поднебесную, как мы договаривались?
Доминик встрепенулся и посмотрел туда, откуда прозвучал знакомый голос. Морган стоял неподалеку в своем неизменном клетчатом пальто, опираясь на столь же неизменную трость, и довольно улыбался. При этом кончики длинных усов пижона приподнялись вверх, будто стрелки часов, показывающие десять минут одиннадцатого.
– Ну так что, вы готовы или нет? – нетерпеливо повторил свой вопрос Платт.
– Готов, – ответил Тремито, вынимая из кармана загрузочное досье – фактически душу – и вверяя его своему нынешнему Господу Богу.
– Что ж, раз так, тогда идемте. Долорес и Серджио вас уже ждут. – Креатор взял из рук Аглиотти черную коробочку и, сделав приглашающий жест, зашагал по алее туда, откуда пришел.
Тремито поднялся со скамьи и последовал за Морганом. Не оглядываясь. Именно так, как и нужно было расставаться с чудовищным прошлым, которое осталось за спиной Доминика Аглиотти…
Эпилог
Все-таки порой бывает приятно, когда человек, давший вам обещание, не сдерживает его. Особенно если речь идет об угрозе прикончить вас за первое же неповиновение приказу. Кому как, а я такое вероломство со стороны моего хозяина, креатора Платта, мог лишь приветствовать. Этот взбалмошный диктатор, что последние семь лет третировал меня изо дня в день, вдруг решил проявить неслыханную по его меркам снисходительность и даровал мне пощаду. И пусть сокрушаться о потере такой дерьмовой жизни, как моя, глупо, я все равно радовался. Наверное, потому что всегда любил жизнь, какие бы фортели она передо мной ни выкидывала.
Воскресив меня в уродливо-карикатурном теле робота – механического существа, коему было бы уместнее находиться в механосборочном цехе, а не в креаторском офисе, – Платт дал мне имя Людвиг – в честь своего любимого композитора Бетховена. В общем, сделал все возможное, чтобы заставить Арсения Белкина забыть самого себя и оградить его от тлетворных мирских соблазнов по радикальному библейскому завету. Тому, что был взят на вооружение сектами скопцов, истолковавших буквально слова Евангелия о вырывании искушающих тебя органов собственного тела. Морган поступил гораздо жестче: взял и разом лишил меня всех до единого телесных искушений, истребив на корню их источник.
В какой-то степени это и впрямь помогло мне сжиться с не подверженной человеческим страстям оболочкой робота. Для пущей гарантии креатору следовало бы вдобавок лишить меня воспоминаний, но «оскопить» бывшему преступнику память было уже не в силах Платта. Хотя он был уверен, что все же достиг на этом поприще кое-каких успехов. В чем я не стал его разубеждать, а наоборот, использовал легковерие гения себе на пользу и таким образом спас свою истинную личность, которую Морган всячески из меня изживал.
И вот по прошествии семи лет тщательной конспирации я был вынужден раскрыться, чтобы прийти на помощь своему брату (простите, но язык не поворачивается называть его клоном или копией), волею судьбы угодившему в плен к творцу самого безумного М-эфирного мира – Черной Дыры. Я грубо ослушался приказа хозяина и позволил Белкину Второму и его подруге сбежать в Менталиберт. После чего неминуемо должна была сработать директива самоуничтожения, «вшитая» в меня, подобно тем якобы ядовитым ампулам, что вшивались полвека назад под кожу алкоголикам и выполняли функции этакого дамоклова меча, который карал пациентов, если у них в крови начинал циркулировать разъедающий стенки ампул спирт. И хоть, по слухам, никакой отравы в них не было, многие их носители, истово уверовавшие в постулат «Будешь пить – умрешь!» и все равно не переборовшие тягу к спиртному, действительно умирали, отравленные разве что чересчур мощным самовнушением.
Платт основательно пропитал меня ядом моих же сомнений, но убить ими робота было невозможно. Это могла сделать лишь вышеупомянутая директива, которая на поверку оказалась обычным блефом. Вместо того чтобы уничтожить меня и мое загрузочное досье, мнимая функция самоликвидации всего-навсего послала хозяину предупредительный сигнал о свершенном мной проступке. На что Платт, к слову, весьма скоро отреагировал и, оставив все свои дела, прибыл на место преступления – в карантинный блок. Где и застал меня, покорно ожидающего неотвратимого наказания.
– Я чувствовал, что рано или поздно это все-таки случится, – подытожил Морган, выяснив всю подноготную и мотив учиненной мной измены. – Как ни прискорбно, Людвиг, но твое сегодняшнее поведение лишний раз доказывает мою теорию о неисправимости закоренелых преступников.
– Никакой я вам не Людвиг! – возразил я тоном, которым не разговаривал с Платтом больше шести лет. То есть с того самого дня, как принял решение унять гонор и во всем подчиняться хозяину. – Меня зовут Арсений Белкин, и вы об этом прекрасно осведомлены.
– Хорошо, пусть будет так, – неожиданно согласился креатор и спросил: – И чего же ты теперь от меня ждешь, Арсений?
– Того, что вы обещали, если я хотя бы раз пойду наперекор вашим приказам, – признался я. – Вы выведали все подробности. Факт саботажа налицо. Остается только привести давно вынесенный вами приговор в исполнение, за чем, полагаю, дело не станет.
– И у тебя нет желания попросить у меня прощения?
– Я не вижу на то веской причины. Во-первых, я не настолько дорожу своей жизнью, чтобы унижаться перед вами, умоляя сохранить ее. А во-вторых, как бы вы ни расценивали мои действия, я все равно считаю, что поступил правильно, и потому не обязан извиняться. Мой брат, которому я позволил сбежать в Менталиберт, любезно подарил мне свои воспоминания. Поэтому теперь я в курсе, что, задерживая ваших пленников, вы выступали невольным пособником мафиозного картеля, а я помог его жертвам спастись. Так на чьей стороне теперь правда: на вашей или моей?
– Тебе хорошо известно, Арсений, что правда в Поднебесной всегда была и остается на моей стороне, – безапелляционно заявил Платт. – Вот поэтому я готов принять во внимание выдвинутые тобой смягчающие обстоятельства и не подвергать тебя наказанию. Будем считать, что мы оба виноваты в том, что здесь произошло. Однако я при всем желании не могу закрыть глаза на то, что твой, как ты выразился, брат снабдил тебя своими воспоминаниями и аннулировал результат той кропотливой работы, какой мы занимались с тобой все эти годы. Я имею в виду наши эксперименты по перевоспитанию Арсения в новую личность, искореняя преступные наклонности Белкина путем абстрагирования его от привычного человеческого естества. Уверен, еще пять-шесть лет, и ты стал бы совершенно другим либерианцем. Но, увы – один непредвиденный фактор, и все пошло насмарку… Хотя помимо этого фатального стечения обстоятельств случилось еще одно, и, к счастью, удачное.
