Аглиотти. Он терпеть не мог пустопорожние разговоры и всякие философско-поэтические бредни, считая первые уделом глупцов, а вторые – нытьем обиженных на жизнь неудачников, хотя Платт к таковым явно не относился.
– Всего лишь откровенности, – признался креатор, театрально разведя руками и склонив перед собеседником голову. – Сущий пустяк, если вдуматься. Особенно в сравнении с вашими беспочвенными догадками.
– Даже если это действительно так, с чего вы взяли, что Флибустьер будет с вами откровенничать? – криво усмехнулся Доминик. – Говорят, он не делал этого ни на допросах, ни в суде, потому что слыл в своем кругу человеком чести. А такие скорее откусят себе язык, чем пойдут на диалог с полицией или журналистами. Или вы решили, что вам под силу запугать Тремито теми аргументами, какие вы только что предъявили мне?
– Боже упаси! – воскликнул Морган. – Никоим образом! Да кто я такой, чтобы запугивать самого Мичиганского Флибустьера? И думать забудьте об этом, синьор Аглиотти. Считайте поставленные мной условия… э-э-э… ну, скажем, предложением взаимовыгодной сделки. Я дарую вашему М-дублю свободу и клянусь, что ни слова не скажу о вас ФБР в обмен на то, что вы познакомите меня со своим миром. Миром прожженного гангстера Доминика Аглиотти, в котором он живет практически с детства. Да, теперь я по большей части бизнесмен, нежели поэт и креатор. Но жажда открывать для себя новые грани привычной реальности во мне с годами не только не иссякла, а наоборот, стала еще сильнее. Ведь жизнь так коротка и одновременно так многогранна, что хочется волком выть от невозможности рассмотреть этот бриллиант со всех сторон. Не знаю, как вас, а меня такая перспектива повергает в жуткую депрессию.
– Кажется, я вас не понимаю, – озадаченно нахмурил брови Тремито. – А Флибустьер, могу поспорить, не понял бы и подавно. Да к тому же переломал вам все ребра за то, что вы назвали его гангстером. Мне доводилось сидеть в тюрьме, мистер Платт, и я знаю, что такие парни, как Тремито, сильно обижаются, когда кто-то в открытую называет их гангстерами, мафиози, макаронниками и другими неприятными словами.
– Прошу прощения, больше не повторится, – заверил Доминика мусорщик- мультимиллионер. – Стереотипы – они, знаете ли, хуже вредных привычек… И спасибо за совет – впредь буду внимательнее обдумывать то, что хочу сказать.
– Не за что мне вас прощать, – огрызнулся сицилиец. – Я же не Мичиганский Флибустьер, за которого вы меня упорно принимаете… Однако все равно не прочь узнать, что вы имеете в виду, когда просите кого-нибудь познакомить вас с его миром. Это что, подразумевает экскурсию по памятным местам или всего-навсего подробный пересказ автобиографии?
– Ни то и ни другое, – помотал головой Морган. – Но ваш вопрос вполне своевременен, и будь я сейчас на вашем месте, то спросил бы о том же. Уверен, вы давно ломаете голову над тем, где именно находитесь, поэтому спешу уточнить: это по-прежнему Черная Дыра. Только не мой служебный офис и не участок Утиль-конвейера, а что-то наподобие моего фамильного М-архива, который я храню в Поднебесной. А вот это все… – Креатор обвел широким жестом окружающий его и собеседника, безлюдный Чикаго, – мое первое детище, сотворенное в М- эфире еще во времена сотрудничества с «Террой». Разрешите представить вам, синьор Аглиотти, главный экспонат моей ностальгической коллекции – тот самый легендарный симулайф Терра Олимпия, открытый в две тысячи тридцать третьем и просуществовавший в качестве главного игрового симулайфа планеты целых пять лет. Это он сделал меня миллионером, и ему я обязан тем, что стою сейчас перед вами, богатый и независимый, а не доживаю свой век в доме для престарелых алкоголиков, мучаясь от цирроза печени и несбывшихся надежд.
– И что с того? – полюбопытствовал Тремито. Не исключено, что двадцать лет назад ему доводилось слышать об этом симулайфе (по крайней мере, о существовании корпорации «Терра» и проводимых ей исследованиях он кое-что знал), но сегодня Доминик уже не помнил таких подробностей. В первой половине тридцатых годов он стал членом семьи Сальвини и проделал стремительную карьеру от рядового бойца до исполнителя особо важных поручений, подчиняющегося непосредственно
– Терра Олимпия была в свое время уникальным симулайфом, – продолжал Платт. – Попадая в него, игрок получал практически абсолютную свободу, а также возможность менять окружающий мир и себя так, как только заблагорассудится. Впервые в истории любой человек, даже самый посредственный, мог ощутить на собственной шкуре, что такое – быть богом. Причем в моем мире это было отнюдь не трудно, а очень даже легко и приятно. В Терра Олимпия все зависело только от вашей фантазии, и чем богаче было ваше воображение, тем ярче и насыщеннее вы могли здесь жить…
– Ближе к делу, – попросил Доминик. Он давно понял, что болтливого мусорщика требуется периодически одергивать, дабы тот не отклонялся от темы разговора.
– Одну минуту, синьор Аглиотти, скоро вы все поймете, – заверил сицилийца Морган, – тем более что в законах Терра Олимпия гораздо проще разобраться самому, чем с подсказок инструктора. Парадоксально, но это действительно так. Вам стоит лишь попробовать, чтобы убедиться в правоте моих слов.
– К чему вы клоните? – Тремито встрепенулся и насторожился, словно креатор замахнулся на него своей тростью. – Хотите, чтобы я занялся здесь той «симу-дрянью», какой вы только что промывали мне уши? Но мы вроде бы вели речь совершенно о другом!
– Именно об этом мы с вами и толковали, – уточнил Платт. – При помощи симулайфа Терра Олимпия вы покажете мне мир таким, каким видит его Мичиганский Флибустьер. Немного практики, и вы сумеете воплотить в реальность любые ваши воспоминания. Например, я был бы не прочь узнать о вашем детстве, о первом убитом вами человеке, об обряде вступления в семью Сальвини, о той кровавой бойне на барже «Аурелия»… Просто хорошенько сконцентрируйтесь на любом памятном отрезке вашей жизни и вспомните его хотя бы фрагментарно. А уж Терра Олимпия дорисует все упущенные вами детали, будьте спокойны.
– Мистер Платт! – Тремито шумно и протяжно вздохнул, выразив тем самым сожаление по поводу креаторского упрямства. – Я устал твердить одно и то же, однако повторюсь: все, что нарисует вам ваша Олимпия, будет воспоминаниями не Мичиганского Флибустьера, а Игнасио Маранцано. Как говорил в подобных сомнительных случаях один мой знакомый еврей: оно таки вам надо?
– Синьор Аглиотти! – ответствовал Морган после аналогичного не менее тяжкого вздоха. – Ваша неуступчивость вполне объяснима. Я премного наслышан об омерте – вашем традиционном кодексе молчания – и могу представить, каково это: быть связанным клятвой, за нарушение которой вас ждет неотвратимая и жестокая смерть. Но, с другой стороны, я ведь не вынуждаю вас исповедоваться, как это делают в ходе следствия ваши так называемые отступники. Если быть точным, вам вообще не придется ни говорить, ни писать признания, ни заниматься опознанием кого-либо из ваших друзей и знакомых. Ничего предосудительного, что подпадало бы под нарушение вами кодекса омерта.
– Слыхом не слыхивал ни о каком таком кодексе, – заметил Доминик. – Очевидно, вы просто насмотрелись гангстерских кинофильмов или начитались бульварных романчиков. Однако окажись на моем месте Флибустьер, он обязательно спросил бы вас: а каковы гарантии, что наша беседа не протоколируется федералами?
– Я могу предоставить вам доступ к настройкам симулайфа. Изучив их, любой креатор убедился бы, что наша с вами встреча проходит в строго конфиденциальной обстановке и не записывается на мнемонакопители, – сказал Платт. – Но вы ведь все равно не разбираетесь в
