смотреть, поскольку в нем только и твердили об «окаянном оккупанте», что прибирает к рукам нашу Землю. Однако, несмотря на это, агент Пелагея была полна стойкого оптимизма, который с позиций своего мировоззрения объясняла вполне логично:
– То все мелочи, деточки вы мои, все мелочи! Не видели вы фашиста, вот он действительно не был человеком, хоть и по воздуху не летал. А сегодня бабушка Пелагея спокойна: Гаврилушка – божий человек во главе вашего воинства встал, потому землицу топтать супостату осталось от силы годок-другой. Дайте только Гаврилушке собраться, дайте развернуть ему могучие плечи, и тогда держись, ирод проклятый! Попомните мои слова, родимые, коли мне до того дня, когда Гаврилушка врага изгонит, дожить не удастся…
Как-то сам собой разговор перешел к воспоминаниям не столь давним. Прокловна рассказывала так увлекательно, что Мефодий поразился, откуда в маленькой старушке столько жизненной энергии. Больше всего, конечно, его прошлым была заинтересована Кимберли, направлявшая Прокловну наводящими вопросами в нужное русло. Прокловна же охотно отвечала на любые вопросы, и порой Мефодию казалось, что некоторые моменты своих историй его «вербовщица» попросту выдумала, поскольку сам Мефодий ничего похожего не припоминал. Однако не желая показаться бестактным, Мефодий ни словом по этому поводу не обмолвился.
Уходили практически под утро, когда наступили предрассветные сумерки. Пелагея Прокловна выглядела уставшей, но довольной и на прощание расцеловала не только Мефодия, но и Кимберли. Девушка явно пришлась Прокловне по душе, тем более что по общительности характеров и молодая и старая были под стать друг другу.
Уже у порога Прокловна вдруг всплеснула руками и убежала куда-то в кладовку, после чего вернулась, неся в руках нечто квадратное размером с большой географический атлас, завернутое в цветастую тряпицу.
– Едва опять не запамятовала! – сказала она. – В прошлый раз позабыла бабка склеротичная отдать тебе, Мефодьюшко, добро-то твое!..
Недоумевающий Мефодий откинул тряпицу и узрел свой старый этюдник, предшественник которого пал смертью храбрых в прошлый день ВДВ. Словно приветствуя законного владельца, одна из ножек этюдника – та самая, крепление на которой было разболтано и которая отправила некогда Мефодия в кабалу к Тутанхамону, – выскочила и стукнула об пол. Внутри складного, как кейс, этюдника брякнули карандаши.
– Кто вам его отдал? – обрадованно спросил Мефодий. – А я-то думал, что Кирилл в мое отсутствие вышвырнул на свалку все мои вещи!..
– Никто не отдал, – пояснила Прокловна. – Сама взяла. Вещи твои, прежде чем с Кириллом уехать, на площадке два дня простояли. Ходила-ходила я вокруг да около, дай, думаю, возьму что-нибудь на память о тебе, вдруг больше не свидимся… Хотела поначалу ту большую картинищу взять, но тяжела слишком она оказалась. Эх, да коли б я знала, куда он, нехристь, добро твое определит, я бы еще чего приберегла…
– И на том спасибо, Пелагея Прокловна, – растрогался Мефодий. – А насчет вещичек не переживайте – зачем они мне теперь?
Ноябрьское утро выдалось на удивление погожим. Земля ожидала снега, а его все не было, и потому ноябрь и напоминал скорее затянувшийся октябрь. Мефодий и Кимберли шли по аллее староболотинского парка имени Розы Люксембург, шли не спеша, наслаждаясь редкими спокойными мгновениями их так бурно начавшегося романа. В руке Мефодия гремел вложенными карандашами этюдник, строптивую ножку которого приходилось привычно придерживать мизинцем.
Главные улицы и проспекты Староболотинска были перетянуты броскими рекламными растяжками, а на стенах домов и афишных тумбах красовались такие же примечательные плакаты. При всем плакатном разнообразии содержание их можно было свести к одному: «Миротворцы! Добро пожаловать в орденоносный город Староболотинск! Благодарные горожане ждут вас!» Ниже стояла дата приезда в город официальной делегации и имена вошедших в нее миротворцев. Имена эти были липовые и ни о чем не говорили Мефодию, но из выпусков новостей он знал, что возглавляет делегацию ближайший помощник Юпитера Аид. В новостях поговаривали о скором прибытии на Землю председателя Сената миротворцев, скорее всего самого повелителя Юпитера, однако, как добавляли журналисты, визит высочайшего гостя находится пока что в стадии предварительных переговоров.
– Хорошо, что мы к тому времени уже уедем, – заметил Мефодий, глядя на дату посещения Староболотинска Аидом и его кликой. – Не хочу видеть, как эти мерзавцы будут ходить по моему городу и промывать мозги моим соотечественникам.
Сотрудники местного филиала российского аналога Отдела Зеро – Службы Обнаружения и Дезактивации Инопланетных Резидентов (СОДИР) – пока навстречу не попадались, но, видимо, в преддверии грандиозного для Староболотинска события, при выходе из метро Мефодия и Кимберли пару раз осмотрели запястья бойцы ОМОНа. Запястья обоих Исполнителей с недавних пор были чисты, как попка младенца у образцовой мамаши, а то, что так интересовало охотников за рефлезианскими головами, отныне было вшито в рукава исполнительской одежды. Новые слэйеры отличались удобством в ношении и неудобством в обнаружении, а носители их стали объектами здоровой зависти среди тех Исполнителей, кому подобную высоконаучную диковину обещали лишь к будущему лету.
В этот ранний час в парке было малолюдно, и потому никто не мешал Мефодию и Кимберли наслаждаться началом нового дня: не галдели студенты, не сновали под ногами дети и не глазели вслед со скамеек любопытные пенсионеры. Легкий утренний морозец сделал воздух кристально-прозрачным, и звуки просыпающегося города доносились из-за голых деревьев постоянным фоном, в котором при желании можно было даже отыскать музыкальную гармонию. Стук трамвайных колес задавал в этой музыке ритм; на ритм нанизывались урчание басов автобусных двигателей, в роли солирующих инструментов переливались тонами автосигнализация чьего-то потревоженного автомобиля и колокольня далекой церкви, а вокал… Вот только вокала этой индустриальной симфонии не хватало, что, впрочем, не портило ее специфическую гармонию.
К огромному удивлению Мефодия, место, на котором он после окончания университета стер о ватман не один карандаш, не пустовало. Молодой парнишка, возможно, студент того же университета, раскрыл этюдник и, в связи с отсутствием клиентуры, лениво водил карандашом по бумаге, изображая что-то похожее на стоящий перед ним, стилизованный под старину фонарный столб. Мефодий не ожидал встретить здесь кого-то из своих бывших собратьев по кисти и потому несказанно обрадовался. Парнишка же, наоборот, завидев в руке
