планов… Вы уже что-нибудь разузнали?
– Немного, ваша честь. Имеется множество отпечатков подошв Морильо, но проку от них никакого. Следы «Хантера» теряются на выезде из леса. В общем, убийца вел себя достаточно осторожно. Но я все-таки сумел обнаружить одну зацепку. Идемте со мной.
Карлос подвел Жерара к лежавшей на земле дверце от украденного Морильо «Хантера». На покрытой свежей краской дверце была коряво нацарапана большая закорючка, похожая на паука, которому оборвали больше половины ног.
– Этот знак начертил чернокнижник? – полюбопытствовал магистр.
– Вне всякого сомнения! – подтвердил Охотник. – Возможно, я не обратил бы на него внимания, если бы в свое время вы не выдали мне книги Морильо. Их страницы испещрены такими идеограммами, причем кое-где они даже переводятся на английский.
– Очень интересно, – желая рассмотреть странный символ получше, Легран присел на корточки и поводил по нему пальцем, как будто это могло помочь инквизитору вникнуть в тайный смысл послания. – Что же Морильо хотел этим сказать?
– Я расшифровал значение данной идеограммы, – с гордостью заявил Гонсалес.
– Неужели?! И как же вам это удалось? Насколько я помню, в книгах Морильо таких закорючек тысячи.
– Его книги я всегда держу в бардачке «Хантера» и при каждом удобном случае продолжаю их изучать, – пояснил Гонсалес. – Немного пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что наш «головорез с принципами» наверняка и сам не знал значения всех идеограмм. Вы верно подметили – их тысячи, и лишь немногим из них дается объяснение. В своих поисках я отталкивался от этой догадки и довольно скоро убедился, что абсолютно прав!
– Весьма похвально, брат Карлос! – Легран посмотрел на Охотника с неподдельным уважением. – И о чем же Морильо нам сообщает?
– Вряд ли это послание для нас, ваша честь. И вряд ли оно носит какой-то церемониальный смысл. Возможно, это обычная причуда, эмоциональный жест или просто глубоко въевшаяся привычка. Порой задумавшись над чем-либо, я тоже не замечаю, как начинаю рисовать всякую абракадабру, а останавливаюсь лишь тогда, когда перо уже рвет бумагу. Эта идеограмма взята из книги, которая, как я выяснил, служит учебником по фехтованию мечом, довольно занимательная вещица… впрочем, суть не в этом. Надпись переводится как «Удар в сердце».
– Что, интересно, он подразумевал, когда выцарапывал ее? – почесал лысину тугодум- французик. – Насколько мы можем судить, Морильо или отрезает жертвам головы, или, как, например, сегодня, сжигает их… Бедный, бедный магистр Гаспар…
– Разрешите высказать предположение?
– Конечно, брат Карлос. Последнее время интуиция вас не подводит… к нашему глубокому сожалению.
– В санкции на арест сеньора ди Алмейдо стоит три подписи. Двое из тех, кто оставили их, мертвы. Совпадение? Сомневаюсь. Чтобы до конца воплотить в жизнь свои черные планы, Морильо осталось отнять только одну жизнь. Ваша честь, вы уже связывались с Ватиканом по телеграфу, как обещали?
– Пока нет, но… Боже мой, брат Карлос, третья подпись! Я обещаю… Я клянусь вам, что свяжусь с Ватиканом немедленно! И пусть только попробуют проигнорировать мою телеграмму!
– Вы правильно догадались, ваша честь. Безусловно, «Удар в сердце» обозначает не то, каким образом Морильо собирается убить третью жертву. Он выражает то, чем будет являться это убийство для нас. Убийца склонен к театральным эффектам: магистр Гаспар сжег его сеньора – Морильо сжег магистра Гаспара. Впрочем, это неудивительно, если брать во внимание книги, на которых он воспитывался, – наставления, обличенные в художественно-поэтическую форму. Одни названия чего стоят: Книга Земли, Книга Воды, Книга Огня, Книга Ветра, Книга Пустоты… Действительно, если сейчас мы не поспешим и дадим свершиться следующему убийству, оно будет равносильно для нас удару в самое сердце… Поторопитесь с телеграммой, ваша честь, – Луис Морильо направляется в Ватикан!..
По пути в разрушенный город Древних, где были припрятаны байк и вещи, вымотанный, угрюмый, но в целом удовлетворенный сбывшимися мечтами каратель все не мог выгнать из головы последние слова магистра Гаспара: Рамиро ди Алмейдо написал донос на собственного отца! Признаться, поначалу Мара едва не принял это лживое заявление за чистую монету, поскольку инквизитор упомянул о том незабываемом случае, когда вернувшийся из Мадрида Сото демонстрировал сеньору «трофей» в присутствии Рамиро. Помимо карателя, об этой сцене знали только двое, однако бывший тирадор и в мыслях не допускал, что дон Диего сломался под пытками и выдал Гаспару такие подробности.
Действительно, оставался один Рамиро. Но почему обязательно донос? Нет, конечно, никакого доноса инженер не писал. Ведь его тоже забирали в магистрат, где такой слабовольный человек, как он, наверняка не выдержал психологического давления и рассказал обо всем, что знал: о скрывающемся у него на чердаке телохранителе отца и о том, при какой ужасной сцене инженеру довелось присутствовать в родительской асьенде. Но случилось все это уже после того, как в санкции на арест сеньора появилась последняя подпись. Без сомнения.
Считать малодушный поступок Рамиро предательством глупо: нельзя требовать от человека невозможного. Сото не был полностью уверен, что и сам выдержал бы инквизиционное дознание с пристрастием – у магистров Ордена Инквизиции имелся огромный опыт по развязыванию языков. В их Комнатах Правды могли заговорить даже камни. Желая спасти свою жалкую душонку, Гаспар де Сесо нарочно обвинил Рамиро в доносительстве, надеясь, что каратель поверит последним словам обреченного на смерть и сжалится над ним.
Утопающий и соломинка. Интересно, спасла ли она хотя бы одного хватавшегося за нее несчастного?
