служебную резиденцию. Сегодня ночью Пророк путешествовал знакомым маршрутом, находясь в кузове тряского армейского грузовика под конвоем вооруженных язычников. И Глас Господень наверняка чувствовал, что назад, на левый берег Тибра, ему вернуться живым уже не суждено.
Через пять минут мы въехали на площадь Святого Петра. Сейчас она мало чем отличалась от дворцовой площади, изрытой взрывами и заваленной телами да мешками с песком. Ее единственное и главное отличие – поверженный Стальной Крест, который придавал площади совершенно фантастический вид. Ветер уже почти рассеял пыль и дым, поэтому рухнувший Колосс и уничтоженный им собор были хорошо видны в отблесках пожаров и автомобильных фар.
От Стального Креста осталась лишь искореженная груда металла. Собор Святого Петра лишился колоннады, купола и практически всей центральной части. Задняя и боковые стены не обвалились лишь чудом. Только поврежденный шквальным огнем дворец Апостолов да уцелевшие фрагменты колоннады по периметру площади делали представшую пред нами картину узнаваемой. Хотя, не знай я заранее, куда нас везут, возможно, долго бы гадал, что это за неприглядное место, где мы очутились.
Короткое путешествие завершилось, и нам с Пророком приказали спешиться. Дабы не нервировать конвоиров нерасторопностью, я оказал Его Наисвятейшеству услугу и подставил ему плечо, когда тот вылезал из кузова. Пророк от помощи не отказался, но благодарности я от него, естественно, не дождался.
И вообще, взгляд у Гласа Господнего после поездки на автомобиле стал какой-то нездоровый. Фенрир тоже обратил внимание на блеск пророческих глаз и тут же удвоил охрану важного пленника. Хотя вряд ли немощный старик представлял здесь для кого-либо опасность. Вероятно, Горм беспокоился, как бы Пророк не кинулся в отчаянии на конунга, после чего Грингсон неминуемо упрекнет своих верных телохранителей в разгильдяйстве. Форингу не нужны были лишние неприятности, а особенно сейчас, когда ему предстояло рапортовать об успехах, один из которых был весьма неоднозначным.
Выгружать громоздкий трофей датчане не спешили – очевидно, Фенрир не исключал, что после его доклада Грингсон может приказать спустить сомнительную добычу прямиком с Ватиканского холма. А броневик конунга «Атрид» уже направлялся к нам, прокладывая себе путь через завалы и воронки. За «Атридом» неотступно, словно стая вышколенных псов, бежали датчане, которых Горм послал на помощь дроттину. Торвальд был уже проинформирован насчет того, чем завершился штурм дворца Гласа Господнего, и Фенриру лишь предстояло в подробностях повторить доклад, сделанный одним из его хольдов.
Фенрир приблизился к Вороньему Когтю, когда тот вылез из «Атрида», и приступил к докладу. Датчанин не проявлял при этом никакой церемонности – длинный, как жердь, он просто наклонился к конунгу и негромко сообщил ему на ухо обо всем случившемся за ночь. Форинг затратил на это всего минуту. В процессе доклада он указал сначала на трофейный агрегат, затем на Пророка и в последнюю очередь – на нас. Лицо Торвальда сохраняло усталую отрешенность. Не изменилось оно и тогда, когда Горм замолчал и, почтительно склонив голову, отступил в сторону, давая понять, что ему больше нечего сказать.
Безумие, что играло сейчас во взгляде испуганного Пророка, не шло ни в какое сравнение с тем безумием, которое читалось в глазах Грингсона, а также во всем его жутком облике. Кровавые ритуальные полосы, что покрывали лица всех без исключения «башмачников», Торвальд заменил одной сплошной багровой маской, отчего казалось, будто конунгу содрали с лица всю кожу. Вороний Коготь не просто отметил себя вражеской кровью – он регулярно умывался ею, нанося поверх запекшегося слоя свежий. Лишь два остекленевших рыжих глаза таращились из этой кровавой маски, тем самым оживляя ее и не позволяя счесть лик конунга ликом мертвеца. Кровь колтуном запеклась у Торвальда в бороде, камуфляжными разводами покрывала его одежду, блестела на сапогах и пигментными пятнами пестрела на лысине.
Причиной, по которой Грингсон преобразился из человека в демона, служила священная секира, находившаяся у конунга в руках. Заляпанный свежей кровью, Сверкающий Хьюки был под стать своему хозяину и сейчас больше напоминал обычный мясницкий топор, нежели главную святыню видаристов.
Известный своей патологической любовью к человеческим жертвоприношениям, Вороний Коготь и раньше казался мне не вполне умственно здоровым человеком. Представ пред нами в демоническом обличье, Торвальд лишь укрепил меня в моих подозрениях. К тому же реакция победителя на одержанную им безоговорочную победу была, мягко говоря, странной. То, что Грингсон не впадал в ликование, как прочие дружинники, в день похорон сына было для отца вполне естественным. Однако он мог позволить себе хотя бы минимальное проявление удовольствия от свершенного им грандиозного дела. Хотя бы из уважения к братьям, чтобы поддержать их морально. Ничего подобного мы за Торвальдом не наблюдали. Вороний Коготь не радовался победе, а вел себя так, словно подыскивал очередную жертву, на голову которой он собирался обрушить лезвие Сверкающего Хьюки. Не требовалось долго гадать, чья голова могла стать следующей в жертвенном списке дроттина.
Преподнесенных конунгу даров было много, и все эти дары обладали для Грингсона немалой ценностью. И все же первым его внимания удостоились не пленники, а чудной агрегат, стоявший в кузове грузовика. Что, впрочем, было вполне объяснимо. Если насчет трофеев из плоти и крови Вороний Коготь не испытывал никаких сомнений, то по отношению к механической диковине он ощущал ту же неуверенность, что и Фенрир. Грингсон хоть и выглядел безумцем, но обезумел он явно не до конца и потому также отказывался считать захваченный аппарат
Пророк задрожал и начал истово креститься, когда над ним склонилась залитая с ног до головы кровью зловещая фигура с секирой в руке. Но вопреки страхам Его Наисвятейшества, приносить его в жертву конунг пока не собирался.
– Скажи, какой смертью ты хочешь умереть, повелитель рабов? – презрительно спросил Грингсон Пророка. – Мучительной, как те святые, которым ты поклоняешься, или быстрой? Все сейчас зависит только от тебя.
Испытание веры выдалось для Гласа Господнего весьма нелегким. Но, к моему немалому удивлению, он с честью прошел это испытание – видимо, уже смирился с неизбежным исходом, и эта уверенность придала обреченному Пророку сил.
– Я не буду выбирать себе смерть, король язычников, – стуча зубами, дерзко ответил Пророк. – Только Господь вправе выбрать ее для меня. Я подчиняюсь лишь господней воле и ничьей больше.
