– Хм… А разве это не твой бог предлагает тебе сейчас выбор? – поинтересовался Вороний Коготь. Презрения у него в голосе слегка поубавилось.
– Господь послал тебя ко мне, чтобы ты исполнил его волю и проверил силу моего духа, – пояснил пленник, – но говорить со мной твоими грязными, богохульными устами Бог никогда бы не стал. Поэтому я отвергаю твою милость, мерзкий безбожник. Мне она не нужна.
– Очень жаль. Я бы мог избавить тебя от мучений в обмен на то, чтобы ты объяснил, как работает оружие Тараса Максюты. – Уложив в голове истину, что перед ним не
– Оружие?! – переспросил Его Наисвятейшество, после чего скривил лицо в совершенно безумной улыбке, больше смахивающей на гримасу боли. – О, многое бы я отдал, чтобы это действительно было оружие! Тогда я уничтожил бы им ваше дьявольское племя еще под Базелем! Одним ударом и безо всякой жалости! Только это вовсе не оружие, язычник! Это – одно из самых великих обнаруженных нами творений Древних. Однако насколько оно грандиозное, настолько и бесполезное. Его единственная цель – творить миражи. Больше ничего. Огромные миражи или маленькие – все зависит от того, где включать эту машину: на улице или в доме. Похоже, Древние обожали заниматься самообманом, раз тратили время на изобретение таких бессмысленных вещей… Огромных никчемных безделушек! Ну и как тебе это нравится, король язычников? Я умираю и смеюсь над тобой во весь голос, жалкий норманн! Ты погубил тысячи жизней и даже пожертвовал собственным сыном только ради того, чтобы заполучить самую большую в мире машину для производства мыльных пузырей! О глупец из глупцов! Попроси принести зеркало и взгляни на свое идиотское лицо!..
Возможно, ополоумевший от страха Пророк еще долго глумился бы над своим врагом, если бы Торвальд не заставил его замолчать крепкой затрещиной, от которой пленник повалился набок и даже на несколько минут лишился чувств. Тот факт, что Грингсон сдержался и не убил Пророка за такую дерзость, говорил об ожидающей его особой каре. И лично я на месте Гласа Господнего предпочел бы получить топором по голове, чем стал выяснять, что за казнь уготовил для меня король язычников.
Впрочем, мне Вороний Коготь пока никакого выбора не предлагал. Поэтому, говоря по существу, господину Хенриксону следовало сейчас больше переживать о собственной шкуре. Я чувствовал, что рано или поздно Сверкающий Хьюки разделает-таки ее на лоскуты, а из моего черепа в лучшем случае будет изготовлен памятный сувенир, а в худшем – пригоршня костяных осколков.
Угомонив Пророка, Торвальд обернулся к нам, вперил в меня остекленевший взор, а затем жестом поманил к себе. Заботливые конвоиры пособили мне подняться на ноги и грубым тычком в спину подтолкнули в нужном направлении. Строить из себя героя или гордого мученика я не намеревался и потому покорно побрел навстречу собственной судьбе. Понурые друзья в молчании провожали меня унылыми взглядами – видимо, желали скорейшей и безболезненной смерти. Да сбудутся ваши пожелания, со вздохом подумал я, приближаясь к размалеванному кровью Грингсону, который глядел на меня взглядом мясника, изучающего схему разделки туш. По крайней мере так мне в этот момент чудилось.
Однако я не угадал. По-видимому, при взятии Ватиканского холма Торвальд сумел утолить жажду мщения, что терзала его со дня первого неудачного штурма Цитадели. И потому пресыщенный вражеской кровью конунг поумерил ярость и не спешил с расправой даже таких отпетых врагов, как мы и Глас Господень.
– Как же так, Хенриксон? Ты переиграл бойцов Фенрира и Главный Магистрат, но не смог сбежать из города! Я и не надеялся, что нам с тобой еще суждено встретиться! – злорадно провозгласил Торвальд, когда я приблизился. Несмотря на то что конунг говорил гневно и громко, в его голосе слышалась усталость. И причиной ее была не только суматошная и безумная ночь. Такой прожженный вояка, как Грингсон, выдержал бы без сна три подобные ночи. За этой усталостью стояло нечто иное – то же самое, что таилось за пеленой безумия в глазах конунга.
Тоска… Тщательно скрываемая тоска, на сдерживание которой Торвальд и тратил столько внутренних сил. Тоска медленно выматывала его, словно лежащий на плечах неподъемный груз. И какой бы крепостью духа ни обладал повелитель Скандинавии, рано или поздно этот груз должен был доконать его и сломить. Грингсон пытался избавиться от него: без остатка отдавался битве, впадал в ярость, не просто убивал, а кромсал на части врагов своей священной секирой. Только это не помогало. Скорбный груз – потеря единственного наследника – намертво прикипел к плечам конунга и давил на них все невыносимее и невыносимее…
Я ничего не ответил Вороньему Когтю. Все равно ни к чему хорошему это бы не привело – получил бы по шее, как Пророк, только и всего. Впрочем, Грингсон подозвал меня не для беседы. Не дождавшись ответа, он крепко ухватил меня за плечо и, словно мальчишку, подтащил к грузовику – тому, что доставил сюда машину, которая, по словам Пророка, умела творить грандиозные миражи.
– Полезай в кузов, Хенриксон, – распорядился конунг, кивнув на агрегат Максюты, – и делай все, что прикажет тебе этот старик… – Кивок в сторону Пророка. – Его я к электричеству не допущу – вдруг решит покончить с собой и избавить меня от удовольствия выпотрошить его собственноручно. Согласись, тебе ведь тоже не хочется, чтобы твой враг умер такой легкой смертью?
– Я вообще не желаю, чтобы здесь кто-то умирал, – ответил я. – Ни мы, ни Пророк, ни ваши люди. Вы захватили Божественную Цитадель, свергли Пророка и нашли то, что искали. Разве этого мало? Вам не кажется, что пора бы остановить кровопролитие? Сочувствую по поводу гибели вашего сына, но вы же прекрасно понимаете, что никто из нас не виноват в его смерти. Ваш сын был воин, как и вы. Он знал, на что шел. Так стоит ли продолжать мстить за него после победы? По-моему, вы уже сполна отомстили за Лотара.
Что-то осмысленное промелькнуло в мутных глазах Грингсона или мне это только почудилось?
– Ошибаешься, Хенриксон, – помотал головой Торвальд. – Ты втянул моего сына в свою авантюру, поэтому ты и твои друзья поплатитесь за это. Как только умрет Пророк, умрете и вы. Вот тогда я действительно сполна отомщу за сына.
Да, и впрямь почудилось… Жаль, а могли бы разойтись по-хорошему, окажись трофейный
