— Донна, — сказала я.
Она серьезно проговорила:
— Милая, пусть кто-нибудь отличит стакан водки от стакана воды с двадцати шагов. Они совершенно одинаковы.
— Вы хотите заказать ужин после аперитива? — спросил Генри.
— Я точно знаю, что хочу, Генри. Бифштекс с косточкой, с кровью и немного зеленого салата. Принесите это как можно быстрее.
— Да, мадам. — Он повернулся ко мне: — Мадам?
— Гамбургер и чашечку кофе.
Он выглядел шокированным.
Я поинтересовалась:
— Вы не подаете гамбургеры?
— Как таковые нет, мадам. У нас есть, собственные деликатесные особые, филе-миньон «Барбаросса». Оно очень популярно у наших клиентов.
— Прекрасно, — сказала я. — Но что это такое?
Он вздохнул:
— Это гамбургер.
— О'кей. И кофе.
Он повернулся к Альме:
— Мадам?
На ее губах играла легкая задумчивая улыбка. Она сказала:
— Грус.
Все молчали какое-то мгновение. Потом Генри вежливо прошептал:
— Вы сказали «грус», мадам?
— Да. Грус. Грус. Я без ума от груса.
Генри посмотрел на меня. Посмотрел на Донну. Пожал плечами.
Я спросила:
— Альма, ты, должно быть, имеешь в виду гуся, не так ли?
Она оживилась:
— Я не имею в виду гуся. Я имею в виду груса. Вы охотитесь на него с ружьями. Он прячется. Он очень хитрый. Вы не можете его найти…
Донна сказала:
— Черт. Она имеет в виду лося.
— Я не имею в виду лося… — воскликнула Альма. — Вот он здесь, в меню.
Она порывисто размахивала меню перед лицом Донны.
— Gzonse[1] а lа maniиze de la сhвtean dе Ваlmoral[2].
Посмотри сама. Шотландский грус. Из Шотландии.
— Простите меня, мадам, — сказал Генри. — Конечно, граус. Не хотите ли выпить бутылочку вина с ним?
— Еще бы, — сказала Альма. — Что идет к грусу, Кэрол? Белое вино орвьето или лакрима Кристи? Или красное? Небьоло? Сайта Магдалена? Бароло?
Это становилось слишком утомительным. Меня окружали алкоголики. Я cказала:
— Альма, вспомни правила. Тебе не разрешается пить на людях. Это мгновенная смерть, если они застанут тебя. Ты не можешь обойтись стаканом холодной воды?
Она побледнела:
— Я? Я из Рима. Это моя обязанность — пить вино. Вода! Ты знаешь, что делает вода? Она вызывает ржавчину. Я не хочу, чтобы мои трубы были покрыты ржавчиной. — Она обратилась к Генри: — У вас есть хорошее орвьето, скажем, 1954 года?
— Да, мадам.
— Мы выпьем.
Генри удалился. Три официанта удалились. Мир воцарился за нашим столом. Но постепенно я начала сознавать, что половина людей в огромном ресторане смотрят на нас. Нас оценивали сотни глаз, изучали в мельчайших подробностях, и кожа сзади на моей шее стала гореть. И неожиданно я осознала, что все эти люди знали, кто мы такие, что мы трое из девушек авиакомпании с четырнадцатого этажа, и поэтому они пристально разглядывали нас через сверхмощные телескопы. Бог мой, нас действительно пристально разглядывали, и это меня так нервировало, что я начала подергиваться, как хомяк. Я вытащила пачку сигарет из моей сумочки и достала одну, потом я вспомнила о манерах и протянула пачку Альме и Донне.
— Спасибо, — сказала Донна и взяла одну.
— Спасибо, Кэрол, — сказала Альма и тоже взяла одну.
Донна дала каждой из нас прикурить от маленькой золотой зажигалки, которую она носила в вечерней сумочке; и вдруг мне пришла другая разрушительная мысль. Я сказала:
— О Господи, а нам разрешено курить публично? Донна глубоко вздохнула:
— Почему нет?
— Есть правило о курении…
— Слушай, — сказала Донна. — Ради святого Петра, будь разумной. Неужели у тебя будет наступать оргазм всякий раз, когда мы будем нарушать какое-нибудь глупое, пустое, смешное мелкое правило? Что с тобой, Кэрол?
Я произнесла неуверенно:
— Донна, правила есть правила.
Альма сказала:
— Кэрол, успокойся. Правило говорит, что курить можно, когда ты сидячий.
— Когда ты — что? — спросила Донна.
— Когда ты сидячий. Сидишь.
— С меня довольно, — сказала Донна холодно. — Еще одно слово услышу от тебя насчет правил, и я тебя ударю.
Один из официантов убрал всю посуду с нашего стола, включая графин, а другой официант пришел с тремя чистыми стаканами и чистым графином для воды. Итак, небольшая ловкость рук, и Донна получила свою двойную водку. Очень ловко. Я не одобряла это, потому что все это казалось откровенной глупостью, но я вынуждена была прийти в восторг. Генри и его приспешники, конечно, знали свое дело.
Нам пришлось подождать недолго появления бифштекса-гамбургера «Барбаросса» и тетерева. И пока мы ждали, разговорились. В считанные минуты мы с необузданным энтузиазмом совали нос в личную жизнь каждой из нас.
Начала Донна. Она обратилась к Альме:
— Скажи-ка мне, цвет общества, что тебя привело сюда?
— Я хочу есть. Я умираю от голода. Я могла бы съесть быка.
Я сказала:
— Нет, Донна имеет в виду подготовительную школу.
— А-а, — сказала Альма, — очень хороший вопрос.
Она отвечала около получаса, в это время появилась еда, включая ее бутылку орвьето. Она напыщенно говорила о бедном маленьком тетереве, она презрительно понюхала вино, а потом перешла прямо к рассказу о своей жизни и любви. Я полагаю, что она могла бы охватить все несколькими хорошо подобранными словами, но она должна была рассказать обо всем в подробностях. Кроме того, ее плохой английский то и дело подводил ее и вынуждал возвращаться и переводить Донне, и, честно говоря, я знала недостаточно итальянский, чтобы справиться с описанием жизненного опыта Альмы. А произошло то, что она начала работать с шестнадцати лет в маленьком магазинчике, где торговали религиозными реликвиями для туристов, вот тогда она начала учить английский, для того чтобы она могла продавать туристам все
