— Спасибо, сэр.
Я опустилась на стул слева от него, и он сказал:
— Вы выглядите этим утром довольно бодро.
— Полна мочи и уксуса, доктор, сэр, — сказала я.
— Что такое? — отрывисто спросил он.
Я ответила ему своей деревенско-идиотской улыбкой и сказала:
— Это всего лишь выражение доброй Новой Англии, сэр. Мисс, бекон, два жареных яйца, французское жаркое и тост, пожалуйста. Да, и кофе.
Она нахмурилась, глядя на меня. Я догадалась, у меня было своего рода рождественское настроение, когда каждый косился на меня. Она спросила:
— Вы не хотите завтрака стюардессы?
— Ей-Богу, нет. Даже не предлагайте мне этого.
Она пожала плечами и вернулась к своему грилю.
Я сказала это для герра доктора. Он старался поддержать разговор. Он делал для этого все возможное. Но я не дала ему шанса. Я умяла свой тост, я жонглировала с жареными яйцами, я запихивала в себя французское жаркое, хрустела беконом и через каждые несколько минут просила официантку наполнить мне чашечку кофе — я, должно быть, получила пять чашек изысканного напитка за все время, — и я никак не поощрила Роя Дьюера. С какой стати? Почему, в самом деле. Я предлагала ему любую поддержку недавно ночью, а он уклонился. Он отвернулся. Он был верным слугой «Магна интернэшнл эйрлайнз». А я не могла дать ему другого шанса. Но это вовсе не имело ничего общего с бешенством отвергнутой студентки- стюардессы; это было просто тем, что мое внутреннее содержание было слишком мягким, много, много мягче, чем моя наружность, и я не хотела разрываться на части и потерять их, как это случилось ночью в пятницу, пуская их по ветру, так сказать.
Когда я покончила с едой, он спокойно сказал:
— Через полтора часа мне нужно посетить дом Арни Гаррисона для совещания.
— Ладно, — сказала она. — Не очень приятно.
Он проигнорировал мой тон.
— Я думаю совершить небольшую прогулку по побережью. Вы не хотели ли бы пройтись со мной?
Мое сердце перевернулось, но я сделала равнодушный вид; перевернувшись вверх ногами, я осталась на месте.
— Нет, сэр. Простите меня.
— У вас другие планы?
— Нет, сэр.
— Я просил вас не называть меня сэром, Кэрол.
— Для меня это затруднительно, сэр.
— Я хочу поговорить с вами.
— Сэр, для меня достаточно разговоров. Кроме того, сегодня воскресное утро.
— Какая тут связь?
— Доктор Дьюер, вы знаете очень хорошо, что я должна отдыхать в воскресенье, чтобы быть в состоянии работать всю следующую неделю.
Это потрясло его. Он сказал:
— О! — Затем подозвал официантку: — Мой счет, пожалуйста. И счет этой молодой леди.
— Ах, нет, — сказала я. — Ах, нет.
Мы повернулись на наших стульях, глядя друг на друга; и, может быть, потому, что мы должным образом не были заземлены, сидя столь высоко, то электрический заряд был таким сильным, что он поразил нас обоих. Я перестала дышать и видела, как у него побелели губы.
Мы не говорили. Он встал, вероятно заземлившись, взял наши оба счета и сказал:
— Ну, всего хорошего.
— До свидания.
Он пошел, черт бы его побрал, оставив меня одну; и когда он вышел в дверь, мой желудок перевернулся вслед за моим сердцем. Я почувствовала сильнейшую тошноту, бульканье кислоты внутри, и я сказала женщине за стойкой:
— Я, похоже, выпила слишком много кофе. Дайте мне сельтерской «Бромо», пожалуйста.
Она никак этого не прокомментировала. Я догадалась, что любовь вовсе ничего для нее не значит. «Бромо» сельтерская спасла мне жизнь.
Мне нужно было убить утро, и я подумала: «Хорошо, я должна что-то сделать со своими полосками на теле» — и спросила служителя за стойкой отеля, как добраться до солярия. Он сказал:
— Лифт самообслуживания, вот и все. Попадете прямо туда.
Я возвратилась в номер, сняла свое серое полотняное платье, — как много хорошего оно сделало для меня! — и тогда мне захотелось узнать, как одеваются, отправляясь в солярий. Для этого существовал только один путь: я сняла трубку телефона, попросила соединить с женским солярием и изложила свою проблему первому человеку, который ответил. Я полагаю, это была служительница солярия.
Она казалась чуть-чуть ошеломленной.
— Ну, мадам, вы подниметесь в халате.
— Безо всего под ним?
— Мадам, вы придете принять солнечные ванны, не так ли?
— Да.
— Тогда зачем вам что-то надевать под халат? Она там просто смеялась надо мной. Я ненавидела такие ситуации, когда вы задаете кому-то совершенно простой вопрос, а вам возвращают ваш вопрос и заставляют вас почувствовать себя полной идиоткой.
Должна признать, однако, что ее логика была безупречной. И все же, собираясь в солярий, завернув плотнее свое голое тело в махровый халат, я практически чувствовала себя бесстыдной. Правда, халат скрывал вас от взглядов более эффективно, чем купальник; но как-то непристойно подниматься в общественном лифте, даже если вы в нем одна. Придя в солярий, я снова ощутила приступ скромности. Около дюжины женщин различных форм и размеров расположились на матрацах, кто-то дремал, кого-то массажировали служительницы в белой униформе, некоторые жевали резинку. Я прокралась между ними, как будто покушалась на их уединение. Они были такими голыми и так сверкали благодаря маслу для загара, которое просто-напросто подчеркивало их наготу.
Но я всегда считала, что нагота через пару минут перестает приводить в смущение, вы просто забываете о ней. В номере постоянно кто-либо был в процессе одевания или раздевания, и это ничего не значило. Женщины довольно часто это делают так похоже, что, увидев однажды одну из них, вы практически видели и всех остальных; и раз я метафорически стала сверкать в солярии, я сразу же почувствовала себя совершенно спокойно.
Справа от меня находилась крупная миловидная платиновая блондинка, загоревшая до цвета шоколада, которая слегка враждебно посмотрела на меня, когда я опустилась рядом с ней; всякий раз, поворачиваясь, она хмуро смотрела на меня. Возможно, это было оттого, что ей было около тридцати пяти, судя по ее лицу, и она была отяжелевшей в одних местах своего тела и обвисшей в других — найти другого объяснения я не могла. Мать-природа по-своему жестока, позволяя женским особям слишком рано демонстрировать процесс разрушения, и я чувствовала угрызения совести от этого, находясь в зрелом двадцатидвухлетнем возрасте, и смотрела с завистью на некое превосходное свежее, поразительное юное восемнадцатилетнее существо, понимая, что я в сравнении с этой девушкой всего лишь старая карга.
И все же я не хотела испортить утро платиновой блондинке и чистосердечно улыбнулась ей, надеясь, что она расслабится. Но нет. Она продолжала на меня потихоньку рычать. Очевидно, она презирала меня до глубины души; так что на этот раз я продемонстрировала благоразумие и избегала встречаться с ее глазами.
Но это не помогло. Может быть, она расценила это за признак вины. Она сказала неожиданно и грубо:
— Вы одна из девочек авиакомпании?
— Да.
