вогнутый.
Чужеземец разглядывал город и его обитателей с не меньшим любопытством, чем смотрели на него сами жители Тира. Глаза его были по-детски удивленно распахнуты, однако от этого он не переставал казаться менее грозным. Изумление перед странным городом не могло сделать варвара безобидным и безопасным для окружающих.
Все здесь, действительно, казалось варвару странным. Никогда еще он не видел такой роскоши и такого богатства, столь беззаботно раскиданных на каждом шагу. Мощеные улицы были ему в диковинку, он восхищенно смотрел на здания из камня, кедра и мрамора, украшенные золотом, серебром, слоновой костью и драгоценными камнями. Его поразил блеск процессии какого-то здешнего или иностранного принца: знатная особа сидела развалясь на шелковых подушках в инкрустированных драгоценными камнями носилках под шелковым балдахином; носилки несли рабы, одетые в шелковые набедренные повязки, и рядом шли рабы с опахалами из павлиньих перьев с украшенными драгоценными камнями ручками. Процессию сопровождали солдаты в позолоченных шлемах и бронзовых кольчугах — сирийцы, жители Тира, аммониты, египтяне, богатые купцы с острова Киттим. Варвар не мог оторвать глаз от одежд знаменитого тирского пурпурного цвета — краски, благодаря которой была основана Финикийская империя и в поисках элементов которой месопотамская цивилизация развернулась во все стороны света. Благодаря своим одеяниям толпы богачей и купцов превратились из прозаичных торговцев, склонных посудачить о соседях, в знать, старающуюся снискать славы богов. Их одежды колебались и сверкали на солнце, красные, как вино, темно-пурпурные, как сирийская ночь, багровые, как кровь убитого короля.
В этой мерцающей радуге цветов, сквозь разноцветный лабиринт, шел светловолосый варвар с холодными, но наполненными изумлением глазами, по всей видимости не сознающий, что он объект пристального внимания окружающих мужчин, а также смуглых женщин, которые проходили рядом, обутые в сандалии, или проплывали мимо в носилках под балдахинами, бросая на чужестранца дерзкие взгляды.
Внезапно в конце улицы показалась стонущая и ревущая процессия, заглушившая шум торговли и разговоров. Сотни женщин бежали полуголые, с распущенными по плечам черными волосами, колотя себя в грудь и вырывая себе волосы с криками нестерпимого горя. Позади них шли мужчины с носилками, на которых лежала укрытая цветами неподвижная фигура. Купцы и содержатели лавочек замерли, чтобы посмотреть и послушать.
Постепенно варвар разобрал фразу, которую непрестанно выкрикивали женщины: «Таммуз умер!»
Варвар повернулся к стоящему рядом прохожему, который только что прекратил спор с хозяином лавочки о цене одежды, и задал вопрос на ломаном финикийском языке:
— Кто этот великий вождь, которого они несут на вечный покой?
Тот, к кому он обращался, взглянул на процессию и, не сказав ни слова, открыл рот так широко, как только было возможно, и завопил:
— Таммуз умер!
Вся улица, мужчины, женщины, начали выть, повторяя одни и те же слова, доводя крик до истерической ноты и начиная раскачиваться из стороны в сторону и рвать на себе одежду.
Варвар, озадаченный, дернул прохожего за рукав и повторил вопрос:
— Кто этот Таммуз — какой-нибудь великий король востока?
Рассерженный тем, что его отвлекают, прохожий повернулся и заорал:
— Таммуз умер, дурак! Таммуз умер! Кто ты такой, чтобы прерывать мои молитвы?
— Меня зовут Этриаль, я галл, — ответил варвар сердито. — А что касается твоих молитв, то ты не делаешь ничего, кроме того, что стоишь и мычишь: «Таммуз умер» — как племенной бык.
Финикиец посмотрел на варвара с ненавистью и оглушительно завизжал:
— Он поносит Таммуза! Он поносит великого бога!
В этот момент носилки как раз приблизились к варвару и остановились, потому что, несмотря на вой и рев процессии, носильщики заметили ужимки кричавшего и услышали его слова. Когда носилки остановились, сотни глаз, уже одурманенных всеобщей истерикой, обратились на галла. Начала собираться толпа, как всегда происходит в восточных городах. Визг повторился, и воющие люди начали качаться из стороны в сторону в религиозном экстазе с пеной на губах, доводя себя до безумия. Самый уравновешенный и неэмоциональный в обычной жизни народ в мире — финикийцы были подвержены вспышкам помешательства, которые характерны для всех семитов во время ритуалов, посвященных богам.
Руки толпы потянулись к кинжалам, глаза кровожадно впились в светловолосого великана, против которого бросал свои обвинения обезумевший финикиец.
— Он поносит Таммуза! — вопил сумасшедший с пеной у рта.
Толпа загудела, и носилки закачались, словно лодка на море во время шторма. Галл положил ладонь на рукоять меча, окинув толпу холодным взглядом голубых глаз.
— Идите своей дорогой, люди, — прорычал он. — Я не сказал ничего плохого ни про какого бога. Идите с миром, а ты — иди к черту!
Исковерканный финикийский галла был плохо понятен толпе, к тому же мешал шум, и толпа уловила лишь брошенное ругательство. В ту же секунду раздались дикие крики:
— Он поносит Таммуза! Убить преступника!
Окружившая его толпа свирепо надвигалась на него, и галл не успел даже выхватить свой меч. Толпа налетела на него и опрокинула на землю. Падая, галл нанес сильный удар ближайшему к нему врагу — это был тот, кто завел всю толпу, — его шея хрустнула, как прут. Толпа пинала галла, царапала ногтями, и в воздухе зловеще засверкали кинжалы. Но народу было слишком много, и добраться до галла могли не все, поэтому выхваченные кинжалы ранили самих же теснящих друг друга финикийцев. Сквозь гул безумия послышались крики раненых. Этриаль наконец вытащил свой кинжал и поразил одного из врагов. Толпа раздвинулась, когда он вскочил на ноги и начал наносить смертельные удары направо и налево, разбрасывая людей, словно кегли. Ураган завязавшейся битвы опрокинул носилки в пыль мостовой, и Этриаль с удивлением и отвращением увидел то, что лежало на них.
Сумасшедшие идолопоклонники продолжали наступать на галла, сверкая мечами. Один из толпы бросился вперед, галл отклонился от удара: одновременно с отступающим движением тела он взмахнул мечом, и атаковавший, вскрикнув, упал как подкошенный. Он был почти разрублен пополам.
Этриаль отпрыгнул от звенящих в воздухе мечей, налетев могучей спиной на что-то твердое, подавшееся назад — это была открытая дверь, — и бесславно рухнул на спину в дверной проем. Он вскочил на ноги с кошачьей ловкостью и выставил перед собой руку с кинжалом, оглядываясь по сторонам.
Галл увидел перед собой человека, который быстро задвинул засов на захлопнувшейся двери. Галл удивленно уставился на незнакомца, а тот рассмеялся и пошел к противоположному выходу, махнув галлу рукой, чтобы он следовал за ним. Этриаль повиновался, продолжая враждебно и подозрительно озираться вокруг. Снаружи ревела толпа, и дверь стонала и содрогалась под ее ударами. Незнакомец повел Этриаля по темному узкому переулку. Никого не встретив, они шли, пока гул толпы не превратился в едва слышный звук. Тогда незнакомец свернул, и они оказались перед дверями гостиницы. Войдя внутрь, они увидели несколько мужчин, сидящих, поджав ноги «по-турецки», и ведущих между собой бесконечный, по восточному обычаю, спор.
— Ну что, друг мой, — сказал галлу спаситель, — думаю, мы сбили свору со следа.
Этриаль подозрительно взглянул на незнакомца и подумал, что между ними есть какое-
