вождями. — И нечего указывать пальцем на наши многочисленные недуги, расковыривать наши язвы. Сами знаем, насколько мы неорганизованны, противоречивы, бесталанны и вообще слабы духом!
Впрочем, он быстро успокоился, подоткнул за пояс полы ряски и спустился куда-то под прилавок. Там он долго копался и наконец извлек книжку в деревянном переплете, обрезанную в четверть листа — довольно крупный формат. Что-то знакомое было в этой квадратной книжице.
— Узнаете? — улыбнулся отец ключарь, сдувая пылинки.
Денис пожал плечами. Пергамен здесь был хорош, но размер крупноватый для его непосредственной задачи.
— Это бывшее Евангелие Апракос, помните, в Энейоне, гм-гм, мы присягу приносили.
— Да разве можно святое Евангелие, — изумился Денис, — обращать в палимпсест?
— Оно написано еретической рукой, — объявил Евматий. — Рука без благодати его писала, поэтому оно не может считаться святым. Конечно, можно его вычитать хорошенечко и зловредные места, коли найдутся, вычистить, поправить. Но нашему грешному брату, удрученному леностью и недомыслием, легче выскоблить все подряд…
— Да разве можно, разве можно… — В Денисе проснулся археолог, любитель древностей. — Да и шрифт был там редкий, я помню, четвертого века, эпохи самого Константина!
— Дело в том, — принялся пояснять, как бы оправдываться, отецТключарь. — Дело в том, что ее испортил своими примечаниями и надписями к святому тексту некто Иоанн Итал, богохульник, не слыхали? Иоанн этот был сожжен по приговору владычьего суда у Варлаама Страстотерпца, и было тогда же указано все книги его изъять и уничтожить, в том числе и сами по себе добрые, но испорченные его хульными примечаниями. Данная же книга сохранилась только по мановению царя Андроника… (Евматий с тревогой огляделся, но писцы и писицы, склонив головы, корпели над своими рукописями.) Господь ему судия.
— Иоанн Итал… — уже с трудом что-либо воспринимал сквозь теологическую завесу наш Денис и думал:
«Это же ведь знаменитый философ, неоплатоник, которого и в России запрещали». А вслух сказал: — Так ведь какой пергамен у нее ровный, розовый!
— Не волнуйтесь, господин. Это, конечно, очень дорогая книга, но за нее успела заплатить сполна христолюбивая Суламифь, наша сестра-хозяйка, узнав, что вы ее берете.
— Но ведь у нее цена-то, вероятно, оглушительная, не у всякого и морского разбойника такие деньги!
— О, не заботьтесь, не заботьтесь! Это очень богатая женщина, эта наша Суламифь!
А вот и Никита Акоминат, одежда у него малоцветная, скромная, хотя и из самых дорогих сортов тканей. Бородочка благостная, мягкие глаза смотрят исподлобья.
Завидев его, Денис чуть не спрятался за этажеркой с недописанными тетрадями. Но было поздно — Акоминат, ясноглазый сокол, усмотрел знакомое лицо и поспешил неторопливо (есть же в истории такой вид движения — «неторопливо поспешаю»). По правде говоря, хотелось и похвастаться: у Никиты на поясе висело сложное сооружение — каниклий, царская чернильница, в форме драгоценного яйца. Он теперь носил почетнейший чин — эпиканиклий, смотритель царской чернильницы. Исаак ему пожаловал, боголюбивый, тотчас по восшествии. От прежних Комнинов куска ломаного не перепало.
Акоминат, раскланявшись, заявил, что рад, рад встретить сотоварища былой поры. О нем тут такое наговаривают! Впрочем, в столице о ком только не наговаривают.
Он ходит в Пантепоптон потому, что здесь самое полное собрание книг, например, «Мириобиблион» — тысячекнижие — путеводитель по всем сочинениям Греции и Рима. В этом монастыре полный его комплект, в других библиотеках не найдешь полнее.
А еще потому ходит сюда Акоминат, что рад при случае поклониться праху чтимых отцов, которые покоятся в этих стенах. Свято для Никиты место упокоения патриарха Феодосия, честнейший, прямой был человек.
Пока Никита творил молитву о патриархе, Денис размышлял: а что, если довериться этому эпиканиклию? Непохоже, чтобы историк был криводушным наводчиком, этаким стражем уха.
Акоминат тем временем закончил информацию вежливости и перешел к вопросам типа: «А вы, всечестней-ший, где блаженствуете теперь?» Даже предлагал, как бывшим сослуживцам, возобновить общение на «ты».
И тогда Денис как в воду прыгнул, рассказал все о мальчике, сыне Враны.
У Никиты словно бы фонарик зажегся изнутри, так ему стало интересно. А тут еще вихрь черный пронесся мимо — это прошел в развевающейся рясе отец ключарь, по-прежнему ревнивый к славе Акомината. Вынужденный терпеть посещения им монастырской библиотеки, он тем не менее фуфырился, как мартовский кот.
— Выйдем! — предложил Никита, и былые сотоварищи вышли на набережную. Там, как всегда, на эспланаде морской ветерок причесывал мохнатые пальмы, были устроены скамьи и обеспечен уют и безопасность для благочестивой беседы.
— Давно ли вы оторвались от столицы? — начал Акоминат. На «ты» у них никак не получалось. — Три года! Да, да, гибель Андроника с его командой произошла именно три года тому назад. Тогда вам надо будет знать, что старший сын Андроника, кесарь Михаил, которого революция Ангелов застала на даче, бежал с семьею на Восток. Сестра его жены была грузинскою царицей, а византийские фемы Колхиды, Лазики и Трапезунда отказались признавать новую династию. Ушли на Кавказ и остатки армии Враны. Так Комнины остались господами Востока.
Денису вдруг представилось, что он где-нибудь у себя ( «наверху»), в какой-нибудь Коммунистической аудитории сидит на лекции, а ненавязчивый голос перечисляет события, словно низает четки.
— Вы ведь бывали у Манефы Ангелиссы? — осведомился Акоминат. Денис согласно наклонил голову. — Я вас там встречал. Тогда вы не можете не помнить прекрасную Теотоки, которая стала женою Враны?
— Я же о сыне ее и говорю!
— Так вы просто не знаете, что в Трапезунде вдова Враны вновь вышла замуж — и за кого? За младшего Алексея Комнина, сына кесаря Михаила и, значит, прямого внука Андроника! Политика, друг мой, здесь большая политика! Племянница Манефы Ангелиссы и без того потомок императоров, а теперь по всем статьям наша Теотоки — царевна и претендентка на великий престол!
Никита откинулся, приглаживая бородку, как бы наблюдая впечатление, которое произвел.
— Вот как! — реагировал Денис. — Не хотите ли вы сказать, что мать забыла своего ребенка, что Вороненок ей стал не нужен?
— О, ничуть! Вы просто не знаете Теотоки! Денис по своему обычаю усмехнулся, вспомнив, как он знает Теотоки, а наш эпиканиклий помолчал, размышляя, и спросил, понизив голос, хотя страшиться здесь было некого:
— Насколько же я могу верить, что рассказанная вами история с мальчиком правдива? Постойте, постойте! — потянул он за рукав Дениса, который пытался возразить. — Не клянитесь раньше срока! Вспомните-ка ваш рассказ, будто вы, драгоценнейший, переселились к нам при помощи чародея из предбудущих времен! И вы все еще полагаете, что рассказ этот
