Когда проснулся, не сразу мог сообразить, где находится и почему. Но в последнее время где только не приходилось ему просыпаться, пора ко всему привыкать. Он, наверное, проспал не дольше часа, так как был еще день. Багряный свет заката просвечивал сквозь бревна крестьянской постройки. В углу на курином нашесте птицы голготали по-своему, топтались на невидимых жердях. Ва, ва, ва, — буркотали несушки. — Василевс петух!
Куд-куда, куд-куда, и куда ты изволишь меня посадить, рядом чтобы с собою…
Денис продолжал блаженно улыбаться. Дом Устина Русина, где ночевали они после возвращения из Энейона, был построен так же, как все дома стратиотов анатолийской Византии. Строился он из дикого грубого камня, из самодельного большемерного кирпича и снаружи выглядел как огромная мазанка. Только хозяйственные постройки — сеновал, коровник, амбар — делались из дорогого в этих местах круглого леса. Они чаще всего выгорали в бесконечных местных драках и инцидентах, а из бревен проще всего было их восстановить.
Основой дома был мегарон — мужская половина. Он строился на четырех кирпичных столбах до самой крыши, в нем был огромный очаг из шершавых валунов-камней, совсем как в гомеровской «Одиссее». Были дубовые скамьи и стол, прокопченный дымом былых сборищ и пиршествований. Мужчины и спали здесь, у них были постоянные места для спанья на хорах — по-нашему на полатях, — высоко, под самым потолком. Там, на хорах, умещались еще и крохотные комнатушки для гостей.
За полукруглой аркой, за ковротканым занавесом располагался гинекей — женская половина, тоже особая страна.
Дениса же настояла Фоти положить на сеновале, мотивируя: комнаты для гостей в мегароне тесненькие, там много гари от очага, на котором из-за многолюдья день и ночь жарится мясо. Сказала, что Денис устал от своих непрестанных деяний, ему надо хорошенечко отдохнуть, а как тут отдохнешь, если в мегароне до поздней ночи мужики травят всякие побайки (анекдоты). Все отнеслись к ее просьбе с пониманием. Ведь недаром у народов, у которых были родовые дома (в том числе у русских), молодым стелили в чулане, на хозяйственном дворе, даже на леднике.
А курицы все клохтали. У них своя иерархия, кто более достоин сидеть поближе к Самодержцу. Разыгрывались драмы, вплоть до куриного инфаркта. Уже все вроде заснули, только вздыхали и шелестели перьями спросонок, но одна все же птичьим шепотом жаловалась и жаловалась на судьбу. Но вот угомонились и куры, за стенкой сеновала окончательно погас закат, в сплошной южной мгле трещали неумолчно ночные сверчки — цикады.
Тогда снова проснулся Денис, как будто от толчка в сердце. «Это я, это Фоти, — шептали ему над самым лицом разгоряченные губы. — Пустишь меня? Ты прости, что я тебя не в доме положила, ведь в их глазах я девушка…»
Она ощупью искала на его теле следы тех царапин, что нанес безумный волк. Безумный потому, что какой же из зверей решится напасть на человека, господина природы, хотя и не имеющего оружия. А безумная Фотиния хотела зализать эти царапины, чтобы они зажили поскорей.
— Нет, не безумная, не безумная, — твердил Денис, почти в забытьи. — А самая любимая!
И ночь мчалась, как цирковая колесница, где-то уже пели предрассветные петухи. И тут в Филарице местный василевс Петух внезапно встрепенулся, забил царственными крылами. Вся шелуха с пола взлетела под потолок, а он провозгласил свой торжествующий клич «Кирикуку» — жизнь идет! Куры клокотали в изнеможении восторга.
Но тут мы их оставим, Дениса и Фотинию, ибо сказано давно: все счастливые люди счастливы одинаково. Разное для всех только несчастье — да поглотит его Тартар!
Их прибытие накануне из Энейона было встречено всеобщим ликованием — на хорошо накормленных конях и самих сытно попировавших. Правда, пировали они там порознь — Денис с высокими господами, а все остальные па людской кухне. Но это воспринято было всеми как само собой разумеющееся. Каждому было теперь ясно, кто есть кто.
Императорский моливдовул, который привез Ферруччи, обнародовал всем то, что давно уже ожидалось. Обремененный долгами надел Русиных, как тысячи других нищих наделов стратиотов в разоряющейся Византии, так или иначе был бы продан или отдан другому, оказавшемуся счастливчиком в жизненной игре. И хорошо, что таким счастливчиком оказался именно Денис. В Филарице, по-видимому, имелось много охотников до лакомого куска, каким был надел Устина Русина, как и до его дочери Фоти.
А уж когда народ увидел, что новый господин, еле прибыв в повозке, запряженной мулами, куска по-настоящему не проглотив, кинулся без раздумья в Амастриду выручать схваченного Устина, когда разнесся слух, что за него он отдал свою офицерскую цепь, — глаза простодушных селян смотрели на него, как на некоего бога.
И вот они все рядом, веселые и счастливые, как только могут быть счастливы человеки. ( «Как быстро этот древний люд, — думает Денис, — приучен самой диалектикой жизни забывать о вчерашних катастрофах. И диалектика здесь права — ведь жизнь коротка!»)
Из грез и мыслей коромысло,
Из мира в мир, из века в век,
Над бездной времени повисло,
И все ты ищешь в жизни смысла,
Пылинка мира — человек!
Комар толчется над тропинкой,
Спешит пожить, пока светло.
А неба синее стекло,
Пустив на ветер паутинки,
Горячим зноем истекло.
Но вот соседская Варвара,
Напившись кофею с утра,
В итоге меткого удара
Уничтожает комара.
И в том запале агрессивном
Варваре бедной невдомек,
Что был он гордый и красивый —
И высший свет, и высший символ,
Простейший этот мотылек!
Какой же, правда, смысл заложен,
Что целый век, как выстрел, прожит,
Что, беспечальны и легки,
Над предвечерней синей дрожью
Вовсю толкутся мотыльки?
Кругом весна, корявые деревья сада словно в бело-розовой фате яблонь и вишен. Домовитая матушка София велит обеденный стол расставить прямо в саду, а Фоти представляет Денису:
— Вот это братья — Сергей, ты его уже знаешь, смирный такой, лошадник, еще не женился, куда теперь жениться — ведь надел выделить не из чего. Вот Гавра — самый младший, в церковь еще ходит, учится грамоте. Матушке помогает свеклу полоть, руки у него еще маленькие, не загрубели. Мечтает, между прочим, на море — хочу, говорит, в пираты! Старший брат у меня еще есть — Фома, но у него своя семья, свое хозяйство, он скоро подойдет к нам сюда.
