воды, из последних сил еле-еле откашлялся, нащупал какой-то каменный уступ, перевалил себя через него и снова отключился.
Когда я снова открыл глаза, было уже темно. Меня подташнивало, и я совершенно не понимал, кто я такой, где нахожусь, и что происходит. Чувствовать это впервые очень забавно – когда раньше видел такое только в кино и думал: как это может быть, чтобы человек всё забыл и ни во что не врубался. А потом переживаешь это сам, и не боишься только потому, что как бояться ты тоже напрочь забыл. И постепенно реальность начинает проступать в голове.
Я понял, что сижу возле бассейна мистера Троллопа, дом которого находился напротив нашего, через улицу. Вспомнил, как через окно слышал, как жена кричала на него, что уже наступила зима и воду нужно спустить пока трубы не поразрывало, а он посылал её к черту и говорил, что сын приедет и разберётся. Бассейн и тогда уже набрал порядочно мусора из опавшей листвы, а теперь вода в нём была совершенно мутной из-за грязи и пыли. Вокруг не было ничего знакомого, были только руины, некоторые из которых дымились. Было совершенно ясно, что это не может быть по-настоящему, что это какой-то другой мир… И эта ясность ушла, когда в остатках стен стали угадываться опрятные домики, которые совсем недавно стояли здесь. Я посмотрел в сторону центра города, туда, где возвышались высотные здания, и ничего там не увидел. Не было никакого света в уличных фонарях или в окнах, потому что самих окон и фонарей почти не осталось, только кое-где в развалинах тлел огонь. С третьей или четвёртой попытки поднялся и пошёл домой.
Было очень трудно поверить в то, что дома больше нет. Я стоял перед руинами, смотрел и не понимал, как такое может быть. Где дверь, где стены, где гараж. И где родители и сестра, которые ночью должны быть дома. Их надо было найти, обязательно надо было найти, ведь не бывает так, чтобы мамы с папой не было, и сестры тоже – они ведь были всегда! И они, конечно, есть и сейчас, только не здесь. Наверняка мама с Дженни до сих пор в церкви, прячутся и боятся выйти наружу. А отец на фабрике – там очень хорошие крепкие высокие стены и никого из работников наружу не выпускают, чтобы с ними ничего не случилось. Ох, если бы я знал, где эта фабрика расположена… Но я знал, где церковь! Нужно пойти отыскать маму и рассказать, что с домом случилась беда, и со всеми соседями тоже, и что в городе пропал свет. Нужно их найти, это же так просто!
И вот тут я понял, что замёрз, причём замёрз настолько, что еле-еле могу шевелиться. Если раньше меня просто било мелкой дрожью и это как-то можно было терпеть, то сейчас дрожь закончилась, и окоченевшее тело просто начало ныть от тупой боли, потому что оно больше не могло сопротивляться. Да, я почувствовал, что вот так люди начинают умирать от холода. Переваливаясь, как деревянный солдатик, я пошёл к ближайшему огоньку и, расставив ноги, встал над ним. Огонёк сильно коптил чем-то вонючим, мне выедало глаза и драло глотку, но всё-таки он был теплый, так что я просто зажмурился, запрокинул голову и стоял, согреваясь, сколько мог.
Через некоторое время стало теплее, и я отпрыгнул в сторону прокашляться и продрать глаза. Когда мне это удалось, я заметил тлеющие остатки деревянных балок, и ещё некоторое время погрелся возле этих углей. Помню, всё время поворачивался к ним – то лицом, то спиной, пока не догадался залезть по куче мусора вверх (наверх) и сесть между углей. Это помогло довольно серьёзно согреться, хотя таким образом я случайно сжёг свои кеды: кругом было столько паленой вони, что запах горящей резины я сразу и не почуял, смекнул только когда уже пятки жечь начало.
Я понял, что необходимо каким-то образом найти свою куртку. Поверь, бегать от огня к огню было едва ли не разумнее, чем вот этими маленькими ручками ковырять завалы, но мысль о куртке заполнила всё сознание. Я твёрдо знал, что нужно найти её, надеть, и отправляться искать папу, маму и сестру. Кругом был навален битый кирпич, мелкими кусочками, крупными, и целыми кусками стен, всё было засыпано. Снова и снова я лазал по этим кучам, тянул каждую торчащую тряпку, иногда вытягивая штору или какую-нибудь скатерть. И всё это время я плакал, не переставая. То ревел во всё горло, то просто скулил, когда слёзы заканчивались. Вот… не знаю, как лучше описать это чувство – стремление обратить необратимое, сделать всё как нужно, не имея на то ни малейшей надежды. Что-то в тот момент во мне изменилось… Наверное, лучше будет просто сказать, что я навсегда остался тем мальчиком, который лазает по руинам и, оря во всё горло, мечтает спасти своих родителей.
Знаешь, и куртка нашлась. Это, конечно, просто чудо какое-то, ну сам понимаешь, какая там была вероятность… Она в нескольких местах прорвалась о кирпичи, но в целом была в хорошем состоянии, и даже в кармане лежало два доллара – парой дней ранее мы с отцом покупали продукты, и он отдал мне сдачу. О, какая это была удача! Я был уверен, абсолютно уверен, что это Бог оказал мне помощь, потому что считал, что я всё правильно делаю. Я ещё погрелся возле углей, которые уже не светились, но всё ещё давали жар, оделся, и побежал вперёд по улице.
Обычно мы ездили в церковь на машине, и я хорошо помнил эту дорогу. Ехать до неё надо было минут пятнадцать или около того, а пешком получалось, конечно, намного больше. Я шёл по нашей улице и видел со всех сторон развалины, одни развалины. Деревянные дома размело на мелкие клочья, и не раз приходилось перелезать через завалы досок и балок прямо посреди улицы. От кирпичных домов иногда оставались части боковых стен. И был ещё один дом, очень старый, из камня. Он был действительно крепким, от него осталось больше всего, и можно было заметить, что та его часть, которая была уничтожена взрывом, оставила после себя такой сферический провал… Будто брикет мороженого с угла ковырнули круглой ложкой.
Местами остались деревья, ограды, детские качели во дворе, но от этого было ещё более страшно. Было очень трудно ориентироваться, угадывая в дымящихся кучах знакомые дома, но главное – нигде не было видно людей, никого совершенно. Даже собаки, которые часто лаяли, когда я катался здесь на велосипеде, куда-то пропали. Была только жуткая тишина и темнота, и чем дальше я шёл вперёд, тем тише и темнее становилось. Я помнил, что нужно идти до старой водонапорной башни, а затем повернуть на большую улицу, название которой никак не хотело держаться в памяти, и по ней двигаться вперёд до полицейского участка, а он находился уже в соседнем от церкви квартале, там уже начинались многоквартирные дома. Я шёл вперед по улице, и это было как будто путешествие из страшных мультиков, когда герой едет вперёд по дороге через лес, а над ним нависают голые крючковатые ветви, и волки воют, и конь фырчит… И в такие моменты всегда думалось о том, зачем он туда едет, так ли ему это нужно. А тут я с каждым шагом взрослел, понимая, что бывает, когда очень нужно. Даже не то, что нужно, а просто иначе никак.
В какой-то момент я услышал звук, и очень испугался. Это был вроде как человеческий голос, но я никогда не слышал, чтобы люди вытворяли с ним такие вещи. Вой, высокий вой звучал впереди по дороге, куда мне нужно было идти. Среди всей тишины и темноты звучал только он, будто какой-то жуткий призрак поселился в этом мёртвом городе вместо всех людей, что когда-то тут жили, и разговаривали друг с другом, и гуляли с детьми, и жарили мясо во дворе. Живых людей не стало, теперь был только этот воющий призрак. Я так перепугался, что на корточки присел – натурально ноги подкосились, а потом попятился к забору и сел под ним в тени. Звук временами угасал, а потом раздавался с новой силой, и уже можно было различить в нём всхлипывания и какие-то слова. Становилось понятно, что это всё-таки человек. Я привстал и, полусогнувшись, пошёл вперёд, прижимаясь к забору.
Пока я прокрадывался через тень, голос начал понемногу срываться на хрип, но не смолкал. Постепенно из темноты проступила тёмная масса, сидевшая как раз на той же обочине, на которой был я. И, честное слово, далеко не сразу стало понятно, что это на самом
