отвечаем таким огнём, что, даже не видя толком цель, накрываем её в половину секунды. Вот впереди за каким-то барьером появился силуэт человека, изготовившегося для стрельбы – и тут же исчез, обмякнув и выпустив очередь в потолок. Вот далеко слева мелькнула в направлении частично проломанной стены тень, и тут же, вскинув руки, шмякнулась на пол, издав сиплый стон. Вот ещё кто-то стреляет наугад из клубов пыли, но его тут же накрывают шквальным огнём, гарантированно поражая каждый квадратный сантиметр примерного расположения цели, и стрельба прекращается. Силуэты встают и падают, выпрыгивают и падают, мечутся и падают, пытаются спрятаться в дальних углах и снова падают. На этом празднике войны свинца хватает всем в изобилии.
Ворвавшись внутрь, мы растягиваемся в две шеренги вдоль стен, и продолжаем свое движение – будто две змеи, которые обползают помещение, чтобы убедиться, что никто не спрятался ни в одном углу. Пыль чуть оседает и становится видно, что вдоль длинной задней стены тянется пластиковая перегородка, когда-то, видимо, предназначавшаяся для обустройства за ней крошечных офисов или касс. Аккурат посередине перегородки торчит наш бетономешающий таран, в уцелевших секциях слышно какое-то движение. За перегородки летят гранаты и после взрывов к ним бросается… Халзан? Вскинув автомат, он пробегает вдоль ощетинившихся стеклянными осколками стоек, затем на секунду замирает, делает два выстрела и, обернувшись в мою сторону, показывает большой палец. Я думаю о том, что нужно не забыть его вздрючить за такую самодеятельность и отдаю приказ рассредоточиться по помещению, то же делает и Томми. Со всех сторон один за другим разные голоса произносят: «Чисто». Я вижу, как бойцы вокруг опускают оружие и принимают расслабленные позы и понимаю, что можно последовать их примеру. Кончено.
Проведённая перекличка устанавливает, что потерь с нашей стороны нет. Обошлось даже без ранений, что странно. Кто-то поднимает автомат вверх, издавая радостный клич, и к нему без промедления присоединяются все остальные. Теперь можно осмотреться и восстановить ход событий.
Второй этаж в ангаре действительно был в виде лёгких листов фанеры, смонтированных на опоясывающих стены и пересекающих помещение рельсах – надо полагать, для тельфера. Вес человека эти перекрытия могли выдержать только возле самой стены, а основным их назначением было, судя по всему, уменьшение объема помещения для того, чтобы его было проще прогреть в зимнюю пору. Во многих местах фанера была разворочена взрывами гранат. В центре помещения находилась большая топка – грубо, но достаточно толково сработанная металлическая конструкция с выведенной через фальшпотолок в окно массивной трубой. Судя по всему, она служила и для отопления, и для приготовления пищи, и для сушки одежды, так как обилие приваренных к ней металлических решёток и скоб позволяло эффективно проделывать все эти операции, причём одновременно. Правая дверь у дальней стены была намертво завалена кучей угля, левая оказалась просто закрытой на засов.
Вдоль стен стояли сетчатые кровати, а вокруг топки расположились достаточно аккуратно выложенные в круг матрацы. Если принять во внимание большое количество бутылок из-под водки, выстроенных в батарею тут же рядом, можно было предположить, что сегодня жители комплекса отмечали какой-то крупный праздник. Впрочем, таковым вполне мог оказаться и сам по себе захват большого груза водки.
Всего на территории мы насчитали тридцать четыре тела, семь из них были женскими. На тела я старался не смотреть, вполне хватало того что другие уже сделали это и, кому было нужно, выписали добавочную пулю в лоб. Грязные и окровавленные, жмуры после таких перестрелок всегда выглядят одинаково неприятно. Но на одно тело я всё же взглянул: в присыпанной пылью куче без труда угадывались изгибы красивого женского стана, и блеск рыжеватых волос всё ещё просматривался. Обойдя с другой стороны, я уткнулся взглядом в то, что когда-то наверняка было прекрасным лицом, а сейчас напоминало разорванную в лохмотья резиновую игрушку. Наверное, затылком пулю поймала, бывает и так. Входное отверстие всегда маленькое, можно и не заметить. А вот выходное и отверстием-то назвать сложно – просто место, где когда-то была часть черепной коробки со всем содержимым.
Рядом находился Халзан, видимо, тоже привлечённый женскими формами. Он ходил взад-вперёд и глубоко дышал, явно борясь с позывами рвоты, и сравнительно быстро ему удалось взять себя в руки. Это хорошо, что справился, может и выйдет из него боец.
В качестве трофеев мы нашли великое множество полезного для себя груза, но важнейшим из них была, конечно, автоцистерна, которая оказалась на добрых две трети заполнена соляркой. «Хорошая, сепарированная», – заявил кто-то, шумно втянув носом воздух. Водки таки действительно оказалось очень много. Поначалу хотели её уничтожить от греха подальше, но потом сообща пришли к мысли, что за неё можно будет выменять много чего полезного в том же Краснинском. Краснинском, который больше не был нашей судьбой. Когда мы уже начали сортировать вытащенные из боксов ящики консервов, наслаждаясь этим приятнейшим трудом, кто-то похлопал меня сзади по плечу.
– Ну что, теперь ты свободен? – спросил Томми с мягкой улыбкой. Ему не нужен был ответ сам по себе, он явно хотел просто насладиться чувствами, что переполняли меня в тот момент.
– Так точно, свободен, – сказал я, – надеюсь, что это судьба.
– В этом будь уверен, – ответил он. И было в его голосе некое обещание, благодаря которому, а знал я это наверняка, можно будет верить в несбыточное и совершать невозможное.
Глава 4
Рассказ Томми (продолжение)
Даллас было видно издалека – торчали высотные здания, ничего не дымилось, и мелкие постройки пригорода тоже были в полном порядке. Элвин совсем помрачнел, и сказал что это хреново. Потому что в бомбёжке люди всё-таки выживают, а после этой обработки с небес вообще ничего живого не остаётся. Город стоял во всей своей безжизненной красе: не было видно ни единого движения, не было слышно ни единого звука. Ну, не то, чтобы раньше, подъезжая к городу, я сразу начинал замечать что-то помимо заходящих на посадку самолётов… но уже явно ощущалась какая-то мелкая суета живого города. Понимаешь, что она была, только в прошедшем времени. На фоне мощного, невероятного ощущения города, в котором закончилась жизнь. Хочется сказать, что оно было жутким, но это правда лишь отчасти: больше оно было именно невероятным, с оттенками всех эмоций одновременно.
Людей, стоявших у дороги, мы увидели ещё издалека. Смотря на приближавшуюся машину, они оживились, но это не было оживлением радости или страха. Они деловито перегруппировались и приосанились, будто полицейские, которые засекли радаром твоё превышение допустимой скорости и, чувствуя себя хозяевами ситуации, собираются жестом приказать тебе остановиться, при этом сохраняя готовность действовать жёстко, если ты вздумаешь выкинуть какой-нибудь фокус.
Я ещё успел заметить рейнджерский джип, вэн-пикап и ружья в руках двоих человек, прежде чем Элвин схватил меня за плечо и повалил на сиденье, прошипев, чтобы я так и лежал дальше и не высовывался, что бы ни произошло. У меня никаких вопросов по этому поводу не возникло. Было ясно, что происходит что-то нехорошее, что именно – непонятно, но лучше не высовываться. Дальше мне оставалось только смотреть на лицо Элвина и слушать, слушать во все уши.
Затормозили мы достаточно резко, на меня посыпались пакетики с заднего сиденья, но даже для того чтоб убрать их, шевельнуться я не посмел. Элвин смотрел в окно, ожидая пока к дверце подойдут, и лицо у него было очень спокойное и серьёзное, я такого не видел, даже когда он бредил отравленный. Всегда была мимика, эмоции, всегда можно было сказать –
