отдергивают изнутри ложи. Тени упали на тонкие черты Генри, и трудно было понять, что выражает его взгляд. Ее сердце бешено колотилось. Считая, что они с Генри близки, насколько это возможно, она прошептала фразу, которую репетировала последние два месяца:
— Я размышляла, мистер Скунмейкер, о том, когда снова буду иметь удовольствие посетить вашу оранжерею.
Ее голос звучал как никогда слабо и нежно, а слово «оранжерея» было исполнено для Дианы волшебного смысла с тех пор, как она провела ночь в его оранжерее.
— Ди… — наконец-то вымолвил Генри.
Она сделала маленький шажок к Генри и слегка улыбнулась, надеясь на ответную улыбку подтверждающую, что воспоминания о ней преследовали его. Но он лишь сказал:
— Мисс Диана. — И продолжил еще тише: — Вы знаете, что этому не бывать.
И вдруг мир вокруг нее пошатнулся: пол под ногами, галерея внизу, подвальные помещения, где реквизит, крысы и бог знает что еще. Кровь бросилась Диане в лицо, и ей вспомнилось, с какой уверенностью голубые глаза Пенелопы смотрели через весь зал.
— Я не понимаю, — прошептала она.
— Возможно, вы думали, что мы могли бы… — Генри снова умолк и потряс головой, словно отгоняя муху. — Но мы больше не должны так думать. Каких бы красивых слов я вам ни наговорил, вы должны знать, что ничего не… не получится.
Диана нахмурилась из-за его официального тона и отступила на шаг. У Генри, по собственному его признанию, было несколько любовниц, и Диана вдруг почувствовала себя одной из многих. Она даже не знала теперь, можно ли ее назвать одной из его любовниц.
— Это из-за Пенелопы?
Чело Генри разгладилось, и он слабо улыбнулся:
— Нет… Вовсе нет. С чего вы взяли? Нет.
Диане с трудом давалось каждое слово:
— Тогда почему?..
— Я действительно чувствовал то, что говорил вам тогда, Ди.
Генри взял ее за руку, но это ничего не изменило: Диана почувствовала, что их уже разделяет пропасть. Ведь Генри обольститель, так что, конечно, он сейчас использует свои чары.
— Дело не в Пенелопе. И ни в какой другой девушке. Но это было бы неправильно. Возможно, сейчас вам безразлично, что это было бы нарушением приличий, но ведь я был женихом вашей сестры. А ваша сестра… — он прикрыл глаза и сглотнул, — мертва.
В эту минуту в коридоре появился Тедди Каттииг. Он также был другом Элизабет, как было известно Диане. Его белокурые волосы, разделенные сбоку пробором, были прилизаны. Он медленно приближался к ним, и на его лице читалось явное неодобрение.
— Но…
Диана умолкла, и улыбка у нее на лице угасла. «Но Элизабет жива», — хотелось ей сказать Генри. Ей бы хотелось прокричать это. Конечно, она не могла это сделать: ведь Диана обещала сестре, что не скажет. Это погубило бы всю затею Лиз.
Начался антракт, по коридору сновало множество мужчин в черных жилетах, нанося визиты. Они распространяли вокруг себя запах сигар. Когда Генри отпустил ее руку, ей не оставалось ничего иного, как удалиться. Она быстро повернулась — как надеялась Диана, достаточно быстро, чтобы оба мужчины не заметили потерянного выражения ее лица.
Диана с гордым видом — насколько это было в ее силах — шла в сторону ложи Ньюбургов. Она чувствовала, что больше не сможет улыбнуться. Платье, в котором совсем недавно она чувствовала себя такой красивой, теперь мешало ей и затрудняло движения. То, чего она так ждала и предвкушала неделями, рухнуло в считанные минуты. Садясь на свое место в ложе, она чувствовала себя уязвленной.
Ночью в своей комнате с оранжево-розовыми обоями, более темными в тех местах, где прежде висели картины в рамах, Диана будет размышлять о том, что рухнули все ее надежды, на которых она возводила свое будущее. И ощутит тогда глубокое отчаяние. Но теперь, сидя в опере, глухая к музыке, она вспомнила о своей матери и, опустив глаза, даже виду не подала, как уязвлена ее гордость. Миссис Холланд одобрила бы поведение своей дочери, если бы видела, как та скромно беседует с мистером Ньюбургом, миссис Гор и со всеми гостями, которые заглядывали в их ложу. На сцене Ромео начал петь: «Любовь, любовь!» — но музыка не доставляла ей теперь ни малейшего удовольствия.
8
«Мужчины в опере всегда неразборчивы в отношении своих визитов в ложи. Это один из моментов, делающих такие вечера сносными.»
Генри и прежде случалось наблюдать величественную походку Дианы, когда она от него удалялась, но сейчас это его не позабавило. Были и другие женщины, которые ушли от него, но это всегда происходило в тот момент, когда они ему уже наскучили, и когда взгляд его устремился на новый желанный объект. Но сейчас ему не хотелось смотреть в другую сторону, и он замер, испытывая ощущение потери, новое для него. Он был благодарен Тедди, стоявшему с ним рядом, за то, что тот хранил молчание. Он почувствовал ужасную горечь во рту. Мужчины в высоких воротниках и белых галстуках начали появляться из лож, и Генри понял, что начался антракт. Мужчины устремились на поиски напитков, а быть может, и спутниц, которые, разнеженные музыкой, могли бы ответить на ухаживания благосклонно.
— Пойдем? — спросил Генри, оборачиваясь к Тедди и глядя в его зеленовато-серые глаза.
— Пойдем куда? — в ответ спросил Тедди.
Генри пожал плечами. Никогда в жизни то, что ему хотелось сделать, до такой степени не расходилось с тем, что он сделал. Его желания всегда были моральным компасом, который счастливо вел его по жизни. В отличие от оперного героя на сцене, он не «томился тоской по любви». В своих романах он искал новизны и приятного времяпрепровождения. В Диане он нашел земную красоту, и в то же время она была легкой, как эфир. Она была столь же стремительна и переменчива, как он сам, но он отверг ее, и она ничего не возразила.
— В бар, — в конце концов ответил Генри, и его старый друг Тедди повел его туда.
Маленький бар находился за курительной комнатой для джентльменов.
Старый Сэм с обвисшими усами, в пестром жилете и черном галстуке, ждал под круглыми стеклянными абажурами тех, кто искал здесь отдыха, устав от болтовни и визитов в ложи.
— Два виски с содовой, — попросил Дедди.
— Мне без содовой.
— Хорошо, мистер Скунмейкер, — ответил Сэм, бросив на него проницательный взгляд. — Мистер Каттинг, мне включить это в счет за вашу ложу?
— Да, Сэм, благодарю вас.
