Друзья облокотились на стойку, и, когда были поданы напитки, они подняли стаканы. Генри почувствовал, что Тедди хочет что-то сказать, поэтому, поставив стакан на стойку и жестом попросив вновь его наполнить, он повернулся к другу:
— Почему ты так на меня смотришь?
Тедди проигнорировал раздражение, прозвучавшее в голосе Генри, и ответил с характерной для него мягкостью:
— Ты поступил правильно.
Генри слегка кивнул, и этот жест не выражал ни убежденности, ни несогласия. Приходится полагаться на слово Тэдди: ведь у него самого почти нет опыта такого рода — он никогда не поступал правильно. Правда, он знал, что это приносит мало радости. Предполагалось, что правильный поступок уже сам по себе награда — так всегда говорили Генри его гувернантки. Предполагалось, что хороший поступок наполняет тебя внутренним светом.
— Для человека так естественно забыть о своем характере, — продолжал Тедди. — Но я-то тебя знаю, и я должен тебе напомнить, каков ты. Ты быстро утрачиваешь интерес, Генри. Что бы ты сейчас ни чувствовал к Диане, велики шансы, что это скоро пройдет. И что же тогда будет с ней? Ты можешь погубить Холландов, Генри, если не будешь осмотрителен.
— Ты этого не знаешь, — возразил Генри, кивнув Сэму, когда тот вновь наполнил его стакан.
— Да, не знаю, — согласился Тедди. Он торопился все высказать, и Генри знал, что его другу не по себе. — Но я беспокоюсь о тебе. Возможно, ты думаешь, что все это игра и ничего серьезного, но, учитывая твое положение… Ей нужно от тебя больше, нежели случайно встреченной девушке, на которую упал твой взгляд. Будут и другие, Генри, и бьюсь об заклад, что период твоего ухаживания за женщиной будет все короче, и ты будешь все чаще их менять.
Генри выпил. С последним утверждением он не мог спорить, поскольку оно было гипотетическим и на какую-то минуту даже подбодрило его. Действительно, он был известен тем, что его романы были очень быстротечными, так что та печаль, которую он ощущал сейчас, скоро испарится. Будут новые увлечения, и возобновится та жизнь, которой он жил до помолвки с Элизабет Холланд. Но точно так же, как и утверждение, что он поступил правильно, этот ход мыслей никуда не вел. Ему по-прежнему хотелось пойти к Диане и сказать ей, что он был ослом, что он себя не помнил, и попросить, чтобы она его простила.
— Элизабет была сдержанной, а Диана слишком горяча. Если ты заставишь ее полюбить себя, то неизвестно…
— Тедди, не могли бы мы просто… — перебил его Генри, показывая на вновь наполненный стакан на стойке. Это был третий или четвертый — он точно не помнил.
— Да.
Они невесело чокнулись и молча прикончили свои напитки.
К тому времени, как они добрались до ложи 23, уже начался третий акт. Обмен посетителями между ложами был в полном разгаре, и никто больше не притворялся, будто слушает музыку, — за исключением Дианы Холланд, сидевшей с Ньюбургами, чья ложа была в середине большой подковы из лож на первом ярусе. Она слегка подалась вперед, губы ее приоткрылись. Диана так пристально смотрела на певцов на сцене, словно они были ответственны за то, что сердце ее разбито.
Тедди сидел за Пруди и занимал ее болтовней — именно об этом просил его Генри, прежде чем они покинули бар. Пруденс недавно исполнилось семнадцать, но она не стала красивее. Цвет ее лица свидетельствовал о том, что она не видит солнечного света. Ответы ее в основном были односложными, и Генри задумался: уж не подвиг ли он Тедди завязать этот разговор в наказание? Даже если его друг так думал, то не показывал виду. Когда он откинулся на спинку кресла, то повернулся к Генри и заметил жизнерадостно:
— Твоя сестра так много знает о театре.
Пруденс посмотрела своими унылыми темными глазами на Генри, чтобы удостовериться, что он оценил последнее замечание. Генри, которому после выпитого виски трудно было сфокусировать свой взгляд, пробормотал что-то в знак согласия. Потом он взглянул на зал и увидел Пенелопу Хэйз. Она смотрела на него с легкой улыбкой, а когда заметила его взгляд, подняла свой веер из перьев орла и начала обмахиваться.
Генри перевел взгляд на ложи, в которых дамы перешептывались за веерами и смотрели в театральные бинокли, а их спутники, стоявшие за спинами дам, бросали реплики в сторону. Все они пристально смотрели на Генри, чтобы удостовериться, достаточно ли он грустит по Элизабет, и скоро ли они смогут снова судачить на животрепещущую тему: кто же выйдет замуж за состояние Скунмейкеров? Генри поднял руку, намереваясь сделать иронический жест, и произнес «Хелло!» так громко, что в соседних со Скунмейнерами ложах его услышали. Генри и сам едва ли понимал этот свой выкрик, да это и не имело значения: представление на сцене продолжалось, и сидевшие вокруг него хранили молчание.
9
Вы нанесете визит в мою ложу сегодня вечером?
— Это мне? — прошептала Пенелопа.
Она не стала тратить время на то, чтобы взглянуть на человека, которому адресовался этот вопрос, не отрывая взгляда от Генри, который только что так громко выкрикнул «Хелло», что его услышали во всех частных ложах. Сейчас он рухнул на кресло и уставился на собственные руки, которые скрестил на груди, так что не было никакой возможности определить, кому предназначалось это приветствие.
— Может быть, — ответил Бак.
Он сидел за спиной у Пенелопы, справа от ее дедушки Огдена, у которого теперь был такой плохой слух, что он больше не мог оценить музыку, но такое хорошее зрение (когда он не дремал), что он авторитетно обсуждал все лучшие бюсты в зрительном зале. Дедушка никогда не давал себе труда научиться хорошим манерам за столом, присущим высшему классу Манхэттена, хотя всю жизнь стремился войти в него. Однако старика утешало то, что сын осуществил его мечту. Ричмонд Хэйз, отец Пенелопы, схватывал все на лету — и в бизнесе, и в светскости, и именно поэтому он пребывал сейчас во внутренней части ложи — вернее, в курительной джентльменов.
— Нет, не мне — ты всегда любишь поддакивать, — нежным тоном укорила Пенелопа Бака. — Он просто дает всем пищу для разговоров.
— Значит, так, вы, детки, называете это теперь? — вставила миссис Хэйз, сидевшая рядом с дочерью. — «Дает пищу для разговоров»?
Пенелопа удивленно взглянула на мать: обычно та была слишком занята тем, что делали другие, чтобы прислушиваться к разговорам своей дочери. Однако миссис Хэйз снова поднесла театральный бинокль к своим маленьким глазкам, стараясь высмотреть что-нибудь скандальное в зале.
Пенелопа с минуту разглядывала ее многочисленные подбородки, волосы, ставшие
