человеком, который очень близко связан с семьей, так что должен был жениться и стать членом этой семьи.
Лину раздражали иносказания сестры, что сказалось на ее тоне:
— Ты видела ее с ним?
— Да, — с несчастным видом ответила Клэр.
— Но что ты имеешь в виду, говоря «с ним»?
Теперь Лина прониклась некоторым интересом. Правда, то, что подразумевала сестра, было слишком уж диким.
— Ну, ты же понимаешь…
У Лины округлились глаза.
— Нет, не понимаю. Они вместе сидели вчера днем в гостиной?
— Они были вместе утром, в объятиях друг друга, и их одежда была в беспорядке. — Клэр зарылась лицом в муфту и издала стон. — Что же мне ей сказать? Как бы я хотела никогда этого не видеть! Лучше бы этого никогда не было.
Лина едва верила услышанному, так невероятно это было. Но Клэр никогда бы не смогла выдумать такое, и Лина невольно представила себе эту картину. Словно она увидела опрокинутый омнибус посреди Бродвея и стоит в толпе зевак, не в силах отвести взгляд. Конечно, это позор, но до чего романтично! Поджав губы, она наблюдала за сестрой, которая так явно стыдилась произошедшего, как вряд ли когда-нибудь будет стыдиться Диана Холланд.
— Думаю, тебе ничего не надо ей говорить, — начала Лина.
Несмотря на все ее смешанные чувства — восхищение, отвращение, зависть — она не упускала из виду, что может извлечь из этих сведений лично для себя.
— Ты так думаешь? — Черты Клэр исказила мука.
— Конечно. Ведь одно то, что ее увидели, заставило ее осознать, как опрометчиво и опасно ее поведение. — Лина говорила медленно, тщетно пытаясь встретиться взглядом с сестрой. — Поняв, как легко ее могли бы застать ты, ее мать или тетка, она станет осторожнее.
— Ты действительно так считаешь?
Лина смотрела на сестру. Она так бескорыстно преданна Холландам. Лина этого не понимала: ведь они обращаются с Клэр, как с существом, которое им не ровня, а она любит их, как близкая родственница. Вот почему они позволяют ей видеть так много. И вот почему она входит и ним в спальни рано утром, когда они вовсе не такие, какими их считают в высшем свете. Конечно, Клэр никогда не воспользуется этими сведениями. Но Лина, сидя на железной скамейке в полупустом парке в это ветреное зимнее утро, знала, что она-то воспользуется. Несколько дней назад определенно воспользовалась
— Я убеждена, что все в конце концов будет хорошо, — Лина дотронулась до плеча сестры, показывая, что ей нужно идти, и обе поднялись.
Пошел снег, и крошечные белые снежинки упали на пальто Лины. Взглянув на сестру с каракулевой муфтой, она сказала:
— Ты должна оставить себе эту муфту. Это мой рождественский подарок.
Морщины на челе Клэр разгладились, и она улыбнулась, взглянув на свою новую вещь. Мысли Лины были заняты потрясающей новостью, которую она только что узнала, и, идя под руку с сестрой к северному входу в парк, она обнаружила, что больше не переживает из-за потери муфты. История, только что услышанная ею, напомнила Лине, что есть гораздо более важные вещи, которые ей нужно постараться приобрести.
31
Семья Уильяма С. Скунмейкера просит Вас доставить ей удовольствие Вашим присутствием в канун Рождества 1899, в девять часов, на Пятой авеню, 416.
Зеркало туалетного столика в спальне Дианы Холланд, в овальной раме красного дерева, с резными путти и серафимами, простояло на этом месте почти десять лет, но никогда еще ему не доводилось отражать такую красоту. На этом столике, среди гребней, булавок, пудры и румян, стояла простая ваза, наполненная пурпурными гиацинтами. Они прибыли сегодня утром, вместе с напоминанием, что Холландов ждут на праздновании кануна Рождества у Скунмейкеров, хотя этим семьям и не суждено было породниться. Аромат цветов витал в воздухе. Они были символом, и Ди бесцеремонно потребовала их для своей комнаты, сославшись на то, что гиацинты — ее любимые цветы. И это ее красота отражалась в зеркале сегодня, в канун Рождества. Глаза были темными, как ночь, а щеки — нежного оттенка летнего заката.
А вот лицо горничной, маячившей на заднем плане и подкалывавшей темные локоны Дианы шпильками, было бледным. Она старалась не встречаться взглядом с госпожой и была непривычно тихой. Поджав губки, Диана окинула взглядом комнату. Все было как обычно: стены розовато-оранжевого цвета, белая медвежья шкура, маленький камин, белое покрывало на кровати. Но эта комната навсегда изменилась. Диане даже захотелось, чтобы была открыта мемориальная доска — маленькая, изысканная, и определенно из меди, на которой было бы увековечено для потомков событие, произошедшее здесь. То, что случилось между ней и Генри. Диана решила, что лучше всего нарушить молчание, внезапно заговорив:
— Я рада, что ты нас видела.
Голубые глаза Клэр встретились в зеркале с глазами Дианы, и она поспешно вернулась к своей работе.
— Я не знаю, о чем вы говорите.
— Все в порядке, Клэр, я не сержусь.
Диана остановилась, рассматривая свое декольте и белую кожу груди, подчеркнутую темно-зеленой отделкой белого платья. Освещение в ее спальне слабое, и электрический свет в бальном зале у Генри, конечно, будет ярче, но Диана была уверена, что такое освещение будет для нее только выгодно.
— Я рада.
Клэр издала громкий вздох.
— Мисс Диана, если кто-нибудь узнает, они…
— Но ты же никому не скажешь. А я бы непременно с кем-нибудь поделилась, только чтобы поговорить об этом. Но теперь, когда ты знаешь, мне уже ни к чему об этом болтать! Кроме тебя.
Клэр снова вздохнула, на этот раз потише, готовая смягчиться.
— В самом деле, Клэр. Разве за всю историю этого дома в нем случалось что-нибудь столь волнующее? Я и Генри…
— Вы и жених вашей сестры.
Диана сжала губы. Она забылась. Теперь Клэр смотрела прямо ей в глаза.
— О, Ди, будьте осторожны! Пожалуйста, будьте осторожны!
И затем она позволила себе улыбнуться. Клэр вплетала в волосы Дианы остролист, и, работая, она улыбалась все шире. Когда остролист на подносе перед ними кончился, прическа Дианы выглядела праздничной из-за зелени, а на лице Клэр сияла улыбка. Они с хозяйкой
