поблескивает Салкуца. На правом ее берегу, словно памятник, встает каменный обрыв. Там и чудная криница теплится…
— Раз-два, взяли!
— Тимофей, ослабь бечевку. Не горячись!
— Подпирай жердями!
— Куда вас повело? Держи к стене поближе!
— Не ставь на ветер — повалит!
— Да стену не оцарапайте, вот лиха година!
И пошло. Всяк командует, всяк указывает. Не разбери-пойми. Тетки и те из-за ворот нос суют.
— Чи вы николи причёлки не ставили, что вас водит, як пьяных?
— Ой-ой-ой, валится!
Говяз не выдержал бабьего стрекоту:
— Идите отсюда, без вас управимся.
Низ причёлка задрали на стену. Теперь работа отцу. Тяни во весь дух, выводи на попа. Мы с Котькой поддерживаем углы, подсобить не можем. Ему помогают снизу, подпирая жердями. И землемер прибежал на помощь. Легко, словно кошка, взбежал по лесенке, оказался рядом с моим отцом.
Причёлок заводится под рейки. Они белеют над хатой голыми ребрами. На них будет класться черепица. Отец стучит молотком, приколачивая рейки к причёлку. Взбирается по рейкам, как по лестнице. Уселся, довольный, на самом верху, закручивает цигарку. Чибрик смотрит снизу, восхищается.
— Шту-ка-арь!
Под раскидистой шелковицей сдвинуты столы, поставлены скамьи, табуретки, стулья. Старая Говязиха с дочкой так и снуют от плиты к столу, от стола в погреб, из погреба в кладовку. Волокут миски с солениями, сковородки с яичницей, кувшин с вином.
— Садитесь, помощнички дорогие! Чем богаты, тем и рады. Извиняйте, может, что не так! — Жена землемера, Котькина мамка, худая-прехудая, росту высокого — выше мужа, выше сына, — сложила руки на животе, приглашает за стол.
— Простое угощение, но от чистого сердца. — Говяз подсовывает каждому по очереди глиняную миску с солеными огурцами. — Покушайте, будь ласка, они вас заинтересуют! — Не забыл-таки землемер любимое словцо, вставил. — Теперь и у нас своя крыша над головой. Хватит, поскитались по свету, потолкались среди людей, поумнели. И, скажу я вам, нет лучше своего дома!
— Правда ваша. До?ма и стены помогают.
— И не говорите, кум. Сорваться легко, да зацепиться трудно.
Говяз подливает вина. Отец провозглашает, кивая в сторону хаты:
— Чтоб не пошатнулась ни в грозу, ни в бурю!
— Спасибо на добром слове! — в один голос благодарят хозяин и хозяйка.
Наша четверка сидит рядышком, как дружки на свадьбе. Влили в себя по стакану, жуем-закусываем. В желудке теплым-тепло, и в голову стукнуло.
Батьки тянутся к хлебу узловатыми пальцами. Работают кто ложкой, кто вилкой.
Затевается разговор. Один посмотрел в сторону причёлка:
— Стоит!
Другой поддержал:
— Как колокол!
Третий кивает в сторону Говяза:
— Сам бы не поставил!
Четвертый сказал, словно печать приложил:
— Ти?ки то?ко так!
Мой отец стал доказывать, что крестьяне всегда тянулись к коллективу: и помоча, мол, и складчина. И сено вместе убирали, и пожары громадой гасили, и в ополчение шли вместе. Сейчас и хозяйствуем вместе. Правильную линию дает рабочий класс.
Павло Перехват усмехнулся:
— Раньше сохой пахали, но хлеб был. А теперь… Сказано, гуртове? — че?ртове!
— Ты что, против коллективу?
— Хто хоче, нехай состоит… Хто не хоче — отпустите на волю.
— Тебя никто не держит, чуешь?
— Чую, только за петельки не хватай!
— А я не хватаю. Это ты, паразит, хватаешь! Помнишь, сорочку с меня спустил на церковном пороге?
Все притихли, насторожились. Меня будто током шибануло, даже руки подрагивают. Гавва-мясник видит: суматоха началась. Решил замутить воду погуще. Потянулся через стол к самому лицу Оверьяна:
— Ты что на меня не смотришь? А-а-а, знает кошка, чью сметану слизала?
— Зачем туману напускаешь? Говори прямо!
— И рубану. Я тебе рубану так, что родная жена не признает. Хочешь моих детей оставить без куска хлеба, так? Говори!..
Землемер вскочил с места, просяще протянул руки:
— Хлопцы, чи вы подурели? Хозяина не уважаете?.. Выпили, закусили, так давайте заспиваемо.
— Он у меня запоет. Кукушкой закукует! — Гавва вскочил, перевернул табуретку, стукнул «бутылью» в землю, взмахнул палкой. — Юхим, до дому!
— Ой, боже! — Говязиха всплеснула широкими ладонями. — Стыд и срам!
Говяз молит председателя:
— Оверьян, скажи ему слово!
— Что тут скажешь?..
— Юхим, кому говорю.
— Зараз! — Юхим вылезает из-за стола. Я еле сдерживаюсь, чтобы не поддать ему под зад. Катись, мол, колесом, агент несчастный. И Микита хорош. Все ехидничает, все насмешничает. Эх, дружки-приятели…
Отец отвернулся от Перехвата. Листоноша тоже — спиной к спине. Оверьян оглаживает лысоватую голову, и не понять, то ли улыбается, то ли кривится от обиды. Чибрик перестал жевать, протянул многозначительно:
— Штукари! Прямо-таки шту-ка-ри!
Не было на празднике ни песни, ни радости. Разошлись молча, будто не новоселье справляли, а поминки.
Но причёлок все-таки голубеет над белой стеной. И солнце на нем всходит, как живое, кидая книзу планочки-лучи. Котька прикрепил на вершине деревянный самолет. Крылья враскид, пропеллер крутится.
Если придет завтра мой отец, принесет краски, обозначит год, — получится совсем ладно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ