Ребекка Годфри
Драная юбка
Сейчас
Вините Семейство Кайфа. Вините Вьетнамскую войну. Вините что угодно. Но не вините Джастину. Она была всего лишь слабой, запуганной девочкой; потерянной, неистовой девочкой. Она много чем была. Была.
Или никого не вините. Зовите это неизбежностью, зовите обреченным жребием любви. Зовите кармой, обломом, танцем с волками. Живите, любите, зовите это жизнью. Зовите это Лед Зеппелином. Да, да. Мне правда, правда наплевать.
Я родилась с лихорадкой, но она утихла вроде на шестнадцать лет. В старших классах я была паинькой, я была хорошенькой, я улыбалась, я вписывалась. И вот мне исполнилось шестнадцать, и я перестала улыбаться, лихорадка вернулась, но кожа моя оставалась прохладной, ничуть не выдавая внутреннего жара. 39 градусов, жар вернулся ни с того ни с сего. Он вернулся, примерно когда я повстречала Джастину, но скажите, что она во всем виновата – и вы ошибетесь.
Выхожу на кухню потолковать с полицейским. Его раздражает моя неулыбчивость. Я в этом уверена. Все девочки-подростки на этом захолустном островке зачесывают волосы, как Фара Фосетт,[1] их нежно-голубые глаза просто созданы, чтобы радовать взоры окружающих. А тут я в своем драном платье, да и смотрю оскорбительно. Я не шокирую копа, но я далека от идеала. Он что-то записывает в блокнот.
Юная Девица. Тревожная и взведенная. Мерзко выкрашенные волосы.
Усатый полицейский лет тридцати, глаза тусклые, не расспрашивает меня о Джастине. Он спрашивает, когда вернется моя мама.
– Это релевантно?
– Релевантно? Какое умное слово для маленькой девочки.
Внезапно меня замутило. Слегка пошатывает. Я осознаю все то, для чего у меня нет слов. Мир для копа – блокнот с датами, именами, удостоверениями и номерными знаками на машинах. Ему наверняка нужна фонограмма для рапорта, водопад образов: просто ее ноги, ее ноги отталкиваются от земли, разрез юбки рвется на бегу, ее ноги, худые, как куриные косточки. Еще какие-то заметки в блокноте; я себе представляю:
Родитель-одиночка. Отец – глава семьи. Чокнутый твердолобый хиппи.
Приколитесь – полицейский оценивающе меня разглядывает. Я-то думала, что буду ему противна. Могла бы и сообразить. Только потому, что я нежна и мне шестнадцать, у них на лице эта болезненная нерешительность. Спиды накрывают, не расслабишься, не обленишься, не возбудишься, не покайфуешь. Я неистова и грустна, неутомима, осознаю все, что мне предстоит сделать. Все, что мне предстоит сделать.
– Пощупайте мне лоб, – говорю я. Он колеблется, но щупает.
– Ты горишь.
– Ага. Я, кажется, простудилась.
– Может, тебе стоит прилечь у себя, мы можем поговорить там.
– Меня очень тревожит все то, что произошло.
– Я в этом не сомневаюсь, – говорит он. –
Он встает. Приближается ко мне.
– У меня жар. Вы бы держались подальше. Я иду в спальню и слышу, как он удаляется мимо горшков с марихуаной, которые загромождают отцовские полки.
Он вышел из дома и решил передернуть затвор, клянусь. Передернуть затвор на переднем сидении патрульной машины. Я же в своей спальне, а он меня там и представляет. В кукольном мирке косметики и приклеенных над розовыми подушками фотографий красавцев-кумиров. На самом деле только книжки и юбки Джастины разбросаны по полу между голыми белыми стенами.
Я пытаюсь заснуть, но это не так-то легко на спидах. Я так понимаю, полицейский и не уезжал, потому что вот он, стучится в дверь. Я прошу его уйти; говорю, что у меня жар и я не могу с ним беседовать. Черт. Он настаивает, но разговаривать я все равно не стану. От мысли о том, что он ломится в спальню молодой девицы, мне смешно. Ему-то кажется, там все мягко и розово. Знал бы он.
В лесу с отморозками
Мне кажется, все безобразие началось, когда я была в лесу. Я обожала лес. Прямо за школой, он был словно замысловатое существо – надвигался на тебя, воздев к небу руки; тысячи беспощадных, костлявых пальцев. Сосны и ели переплелись с кустами черной смородины и высохшими дубами. Утром, перед уроками, я направлялась туда с моим идиотским швейцарским армейским ножом. Рубя и кромсая дорогу к полянке. А в обед я приводила туда отморозков.
Я не выдумываю: все отмороженные мальчики звались односложно: Брайс, Брюс, Дин и Дейл. Они были всего лишь слегка неуправляемы, но мнили себя истинными бунтарями. Хвастались пакетиками с грибами и марихуаной.
Май: лес вымок от дождя; по пути нас исхлестали ветки. Я их отодвинула и придержала, чтобы отморозки могли войти. Мы сели на землю, где посуше, спрятались от бетонной коробки школы. Горы скрылись из виду. Голубое небо побелело.
Опять пошел дождь, обыкновенный слабенький майский дождик. Я опустилась на землю, села, прислонившись головой к широкому мшистому камню. Воздух пахнул просто чудесно – он пахнул гнилью, дождем и Рождеством.
Брайс подъехал на своем пикапе и открыл дверь. Полдень: по радио программа «Час Силы». Отморозки обожали «Час Силы». Рай. Для них. Они знали наизусть каждое слово. Они подпевали, делая вид, что у них в руках гитары. Они пели мне «Лимонную песню».
Мой отец говорил, что его поколение во многом напортачило, но во всяком случае они придумали рок-н-ролл.
Да ради бога. Но для отморозков это очень важно. На моей полянке они вскидывали сжатые кулаки, распевая «Лимонную песню». Выглядели они очень потешно.
Что смешного?
Да она просто обкурилась, сказал Дин, хотя все они прекрасно знали, что я никогда не курила траву. Не выношу этого смешливого, заторможенного и туповатого состояния.
Нет, я не обкурена. Я…
– Ну в чем дело, Снежная Королева?
В школе все меня зовут Снежной Королевой. Непременно кто-нибудь напомнит, что надо улыбаться и быть проще.
Я чувствовала, как мох запутывается в волосах. Мне хотелось вернуться в школу с грязью под ногтями, с потекшей тушью, в короне из прутьев и мха. Мне хотелось, чтобы Дин Блэк выбрал темные блестящие смородины из моих рыжих волос.
Дин Блэк, стукнутый, красавчик; тот, кого я должна любить. С шелковистыми волосами до плеч. Хочет стать рок-звездой, но вполне удовлетворится посадкой деревьев. После выдачи диплома школы Маунт-Марк, также известной как Маунт-Нарк, он поедет на озеро Слепень. Там лесозаготовочные компании спилили все деревья, облили все вокруг напалмом, а потом выжгли и выкорчевали пни. В обугленную землю Дин и ему подобные будут высаживать побеги. Им заплатят по 10 центов за побег. Он видел, как я рубила ветки своим ножом. Он
