Раньше мое тело никогда не бывало таким горячим.
Я засунула руку между ног, желая протолкнуть ощущение дальше, засунуть его в самую глубину, быстрее и глубже, глубже и быстрее, пока не забудусь в нем. Земля подо мной была твердой, тверже любого мальчика. Мои бедра приподнялись; я услышала свой тихий и протяжный вздох.
В саду кто-то еще был, я услышала шаги за кустами роз.
Я разглядела его; мое лицо еще вжималось в грязь. Отец. Он стоял в нескольких футах с серебряными ножницами в руках. Он не закончил срезать цветы, а просто развернулся и пошел по утоптанной дорожке к дому. Я знала, что он наблюдал за мной, потому что в его глазах я разглядела вину и ужас.
Смахивая грязь с лица, я перевернулась на спину. Я смотрела на небо, которое превращалось из серого в черное, потом на нем появились первые звезды. Ветер коснулся моих волос и прошелестел в деревьях.
Я хотела попасть в свою комнату, но не решалась зайти в дом. Как я взгляну ему в глаза? Мой бедный отец, наверное, всего лишь вышел срезать цветы. Потому что он всегда делал это для меня. Когда я возвращалась из школы, ваза с цветами ждала меня на растрескавшемся белом подоконнике.
В тот вечер в моей комнате не было роз. Я кинула блокнот на пол, и страницы затрепетали веером. Написанные у Мина слова казались еще большей насмешкой после чудовищного разговора с Брауном. Стань манекенщицей. Беги из этого города. Будь у меня нож, я бы смогла вырезать эти слова. Вместо этого я выдрала страницу и разорвала ее в клочки.
На столе лежал «Лорд Джим».[4] Мне полагалось написать годовое сочинение по английскому. Показать, как роман раскрывает темы: (а) человек и природа или (б) человек и люди. Я решила притвориться старательной ученицей, на случай, если папа зайдет в комнату. Однако я совершенно не ощущала себя старательной. «Лорд Джим» – да наплевать. Я провела целый год в героических приключениях Беовульфа, Гамлета и Роберта Планта. Ландскнехты и вероотступники – я была сыта по горло их триумфом над препятствиями. Я запустила «Лордом Джимом» в стенку.
Когда я вышла на кухню, отец на меня даже не взглянул.
На ужин суп, как неожиданно. Симус был поваром в Парсифале, ресторане здоровой пищи, где подавали семнадцать видов супов. Божественная Капуста и Жеруха – что-то типа того. Ресторан постоянно был набит тощими студентами и обкуренными голландками из общежития. По четвергам бедняки ели бесплатно.
В тот вечер в супе что-то подгорело, в зелени плавали черные хлопья.
Фарфоровая супница была в изящных розочках. Все в нашем доме было старым и обшарпанным, все, кроме посуды. Мать Эверли подарила ее моим родителям на свадьбу.
Ходят легенды, что после свадьбы моя мама попыталась расколотить все свое приданое. Молодожены закинулись кислотой в гостиничном номере. Отец пытался остановить маму, но она была сильно не в себе. Думала, что чашки – это такие птицы, пытаются летать по комнате.
Она метала фарфор в стены, разукрашенные розовыми сердечками.
Осколки были просто прекрасны, утверждала она, белые черепки – будто лебеди.
Я никогда не видела моей бабушки, даже ее фотографий не видела. Может, она лысая и с подагрой, дряхлая маразматичка в своем особняке в Мичигане. Мой дед изобрел какой-то оптический механизм и после смерти оставил целое состояние своей жене и единственной дочери Эверли. Эверли была невероятно щедра. Она отдала все свои деньги Семейству Кайфа.
Если я стану манекенщицей, узнает ли бабушка мое лицо в журналах? Отец сказал, что я все больше похожа на Эверли, и эта схожесть его порой пугает. Когда они познакомились, ей было шестнадцать.
Первая любовь – самая тяжкая, говорил отец со слезами на глазах.
Как прошел день? всегда спрашивал меня отец после школы. Всегда, но не сегодня. Оно, пожалуй, и к лучшему. Что бы я ему ответила?
Папа, сегодня я прогуливала и познакомилась с мужиком, который сказал, что я могу стать манекенщицей и заработать много денег. Его мерзопакостный друг умолял меня пойти в его студию посниматься. Пристрелка, вот как это называется, а ты – вроде жестяной утки в тире. Эти мужики пообещали, что помогут мне переехать в Нью-Йорк и попасть на страницы «Семнадцати». Папа сильно бы расстроился, узнай он, что мне этого очень захотелось, пусть на мгновение. Он хотел, чтобы я воспринимала красоту как зло.
Почему бы тебе не почитать книжку? постоянно спрашивал он. Сходить на пляж? Солнце, эти журналы погубят твою душу.
Пап, сегодня я познакомилась с клевой девицей по имени Китаянка. Она пила духи и лила розовую жидкость прямо на голую грудь. Она хотела затянуть меня на вечеринку в «Королевский Отель». Эй, пап, ты бывал на вечеринках в «Королевском Отеле»?
Папочка, как работа? спросила я беспечно и радостно.
Он не ответил, встал и выплеснул остатки супа. Я знала, почему ему не хочется на меня смотреть. И кто его упрекнет? Его преследовал вид моих лодыжек в воздухе, мои закрытые глаза, мои приоткрытые губы и глубокий вздох.
Мне нужно было сотворить что-нибудь необычное, чтобы изгнать эту картину у него из головы. Но я ничего не могла придумать. Я пялилась на розу, вспоминая, как рвался разрез на юбке Джастины, когда она бежала.
В конце концов отец заговорил.
Ты когда-нибудь контактировала с кем-нибудь из тех девочек из Орегона, ну из этого, из Семейства?
С чего бы мне с ними контактировать? Я не видела их с восьми лет. Мы тогда сбежали от Семейства Кайфа в три утра, покинув коммуну без единого «прощай». Кайф – это одно, сказал отец, хаос – совершенно другое.
Мы сбежали в микроавтобусе Вождя, поменяли номерные знаки в Портленде и в темноте ехали в сторону Канады.
Несмотря на то, что Вьетнам уже давно закончился, отец все еще прятался от ФБР. После того как мы пересекли границу, он заставил меня поклясться, что я никогда, никогда не стану связываться ни с кем из Семейства Кайфа. Он сказал: Твоя мать – предательница, они все предатели. Не доверяй никому, даже тем, кто когда-то был твоей семьей.
Даже если бы он меня не предупредил, мне бы и в голову не пришло контактировать с дочерьми. Они звали моего отца Папочкой. Он был единственным мужчиной, который уделял им внимание. Их настоящие отцы лениво валялись с моей любвеобильной матушкой в кровати Вождя или шлялись обнаженными у воды, ища Кайфа в Тихом океане.
Симусу эта омерзительная жизнь претила. Он пек девочкам блины. Папочка, орали они и вцеплялись в его джинсы и фланелевую рубаху. Иногда я задумывалась, что с ними стало, но в основном совершенно не хотела знать.
С какой стати мне контактировать с этими уродами? Ты же сам мне запретил.
Мне просто подумалось, если бы мне пришлось уехать, тебе бы не помешали какие-
