Она сказала это так твердо, что никто не посмел возразить, и, довольная собой, снова обратилась к Феносе.
— А вы не пойдете со мной, лейтенант? — спросила она.
Феноса колебался — он всегда колебался, когда Бегонья о чем-нибудь его просила; с ним, девятнадцатилетним, она говорила покровительственным тоном и очень его этим смущала. К тому же он ждал, что Бермудесу расскажут про его утренний подвиг, и это нарушало все его планы.
— Что ж, пойду… — буркнул он, — Раз уж вы так просите…
Ординарец освещал дорогу походным фонариком. До сарая было метров тридцать, туда вела тропинка, обсаженная мимозами. У входа стояли на часах два солдата; при виде Феносы они быстро встали по стойке «смирно».
— Открыть дверь!
— Сейчас, сеньор лейтенант.
Сарай был узкий и длинный. На потолке висели летучие мыши с тусклыми крыльями. На мешках, среди пустых ящиков, человек десять пленных спали мертвым сном. Услышав скрип засова, некоторые поднялись, и желтоватый свет фонаря мазнул по их испуганным лицам. Другие дремали сидя, опустив голову на ладонь, и при звуке шагов подняли глаза.
— Мартин Элосеги!
Один из лежавших медленно встал, сноп света скользнул по нему. Лицо у Мартина было сонное, злое; он смотрел на пришедших из своего угла невидящими глазами.
— Здесь.
Знакомый звук его голоса был для Бегоньи как откровение. С их последней встречи Элосеги очень похудел, но выражение его лица было то же самое.
— К вам дама, — насмешливо сказал Феноса.
Мартин смотрел на нее и не видел — свет слепил его, — а у Бегоньи все чаще билось сердце.
— Не узнаешь? — спросила она так жалобно, что сама смутилась.
Мартин увидел ее, но еще не верил. Лицо у него было каменное, твердое, как раньше, но выглядел он старше, за два дня отросла бородка.
— Бегонья, — тихо сказал он. — Неужели ты?
Тогда вся нежность, скопившаяся в ее сердце, хлынула наружу.
— Зверек! — закричала она. — Ох, Зверек!
Уже стемнело, когда в местечко отправили первую группу — шестнадцать мальчишек под командой сержанта Сантоса. Среди них был маленький Эмилио, который, увидев отца, бросился было бежать, но в конце концов обнял его и заплакал. Благодаря его признаниям, дополненным сообщениями учителя Кинтаны, прояснились события последних дней и стало понятней, как и почему убили Авеля Сорсано.
По-видимому, бегство Пабло произвело на ребят очень большое впечатление. Кинтана ушел искать его по соседним деревням, и в интернате полновластным хозяином стал Стрелок. Ребята слушали радио, и в сердце их воцарялись анархия и беспорядок. Диктор непрестанно повторял: «Не теряйте бдительности! Организуйте свою полицию; выявляйте предателей; если среди вас есть фашисты, казните их». Спрятавшись за гардиной у Кинтаны в комнате, один из них слушал это, и призывы уже передавались из уст в уста, пока разведчик карабкался в общую спальню по громоотводу. Здесь они умели читать между строк; из каждого куска газеты, брошенной в углу умывалки, вычитывали невероятные, невиданные, немыслимые вещи. Они поднимались в спальню, преследуемые мыслью о казнях, покушениях и вылазках, и весь день, ускользая от учительского ока, играли в кровавые игры. Стрелок учил их искусству боя и, развивая их ловкость, готовил к захвату власти.
Авель часто смотрел с насыпи, из «Рая», на маневры маленькой армии. С тех пор как бежал его друг, часы текли медленно, и дни были похожи один на другой. Радиопередачи не интересовали его, потому что теперь он знал, что ему не войти в мир взрослых. На вопросы Филомены, которая иногда заговаривала с ним, он молчал как статуя.
Январь был дождливый, ветреный, и Авель почти все время бродил возле дома. Во время одной из этих одиноких прогулок он встретил Мартина; тот недавно вернулся и теперь попросил его сходить с ним на кладбище, где похоронили учительницу. Авель пошел. Мартина тоже бросили одного, но у него хоть что-то здесь оставалось, хоть мертвое тело; он может встать около него на колени, положить цветы. Авель вспомнил, как тетя говорила: «Люди жалеют младенцев, которые умерли при рождении. А что становится с выжившими детьми? Где их тело, где доказательство их бытия, где оправданье их жизни?» — и почувствовал, что он сам куда бедней, чем Мартин, потому что его беду не разделит никто.
Внизу, в дубовой роще, жили белки; Авель любил смотреть, как они скачут с ветки на ветку. Он ходил в нелепой бархатной куртке, которую смастерила Агеда, но теперь ему было все равно. Все вокруг стало ему противно с тех пор, как он знал, что обречен умереть в «Раю», и, когда он порвал фотографии, сиявшие улыбками по стенам его комнаты, ему показалось, что он избавился от докучных свидетелей. Темнело, он возвращался домой, засунув руки в карманы, и молча съедал все, что приготовила Филомена.
Жизнь в «Раю» шла обычным ходом: донья Эстанислаа лежала весь день в постели, обвязав голову платком, смоченным одеколоном; Агеда, запершись у себя наверху, читала любовные и приключенческие романы. Продуктов становилось все меньше и меньше; Филомена проклинала войну, плакала, всхлипывая, над варевом из репы и каштанов.
— У нас, в Галисии, — причитала она, — свиньи такого не едят. Ох, господи, настал конец света!
Однажды под вечер, когда Авель швырял с насыпи куски эвкалиптовой коры, пришли ребята из интерната, стриженые и вымазанные углем. Самый маленький — с хитрым, как у воришки, лицом — раньше, чем заговорить, поплевал на ладони.
— Мы пришли за ружьями, Авель Сорсано, — сказал он. — Ты их должен был дать Пабло, когда он сбежал из интерната, и теперь они принадлежат нам по праву.
Они стояли перед ним, темные и недоверчивые, и глаза у них жадно блестели. Авель пошел к себе и принес ружья. Ребята вырвали их у него из рук и ушли, не сказав ни слова.
Он смотрел со страхом, как они идут. Во рту остался горький привкус — какие они сильные, красивые, как ловко двигаются! Рядом с ними все взрослые теряли свою прелесть и таинственность. Пронзительная горькая любовь жгла его. Стать бы одним из них, уничтожить разницу, сменить кровь!
На следующий день к нему явился Архангел. На голове у него был пучок перьев, как у краснокожих, а к фуфайке приколоты траурные ленты, которые он стащил на кладбище.
— Тебе не скучно одному? — спросил Архангел. — Пошли, в интернате желают с тобой встретиться.
Он пальцем показал дорогу, и Авель молча пошел за ним. В лесу, рядом с интернатом, ребята играли в войну и, увидев его, не выразили удивления. Они приняли его в игру, как своего, никто не спросил о побеге.
Игра состояла в том, чтобы лазать на деревья и прятаться среди ветвей. Обнаруженного наказывали — легче или тяжелее, в зависимости от допущенной оплошности. Авель тоже спрятался на вершине дуба и, хотя Стрелок сразу его увидел, не отвечал на его угрозы.
— Эй, ты! — кричал Стрелок. — Слезай, я тебя вижу.
Авель соскользнул по стволу и внизу увидел Архангела.
— Не бойся, — шепнул тот. — Ничего тебе не будет.
