Пульс восемьдесят, дыхание нормальное.
– Ничуть.
– Ясно. Вас ничуть не волнует, что незнакомых людей бьет током на вашем пороге?
Картер, считая, что уже ответил на вопрос, молчал.
Она продолжала:
– Пока вы думаете над ответом, я посмотрю ваши книги.
– Удачи, – сказал он, не подумав.
Мисс Кайл медленно, очень медленно повернулась от книжной полки; казалось, прошло полчаса, прежде чем Картер увидел ее лицо – оно сияло. Мисс Кайл улыбалась, поразительные алые губы разошлись, показывая безупречные зубы. Первая ее улыбка, адресованная ему.
Снова к полке. Мисс Кайл взяла, ощупала и положила на место нож из слоновой кости для разрезания бумаги. Она, словно и не прилагая усилий, сразила Картера наповал. Теперь ее пальцы скользили по чашкам с секретом. Очевидно, она готова была дожидаться ответа хоть всю ночь.
И Картер задумался: волнуют ли его взломщики? Если это новая опасность – что ж, он готов. Один раз он уже ускользнул от Секретной службы и только что без всяких усилий разделался с какими-то двумя идиотами. Им явно что-то нужно, однако они не могут знать наверняка, что оно у Картера – он поминутно сбивает их с толку обманными ходами. Что ж, если быть совсем честным, его это волнует.
– Простите. – Он зашел в кухню, вернулся с двумя бокалами и протянул один Фебе. Та как раз вытащила с полки самую старую книгу – инкунабулу с заклинаниями, которыми, по мнению инквизиции, можно было вызывать дьявола.
– Никак не могу понять, из чего сделан переплет.
Картер забрал у нее книгу.
– Из человеческой кожи. Слушайте внимательно. Я хочу сказать тост.
Она понюхала бокал.
– Ой, вода. Воду, наверное, можно. За что вы хотите выпить?
– За неведомое.
Она задумалась, потом подняла бокал. Картер легонько коснулся его своим.
– За неведомое. – Она отпила воду. – А как, мистер Картер, вы относитесь к неведомому?
– Очень и очень хорошо.
При этих его словах она вновь подняла бокал, чтобы повторить тост.
Глава 8
Человек может прожить на хлебе и воде, но на хлебе, воде и
В Каире наступило время вечерней молитвы. В мечети напротив театра «Эзбекие» недавно установили граммофон, и призыв разносился из громкоговорителей на втором этаже. Перед театром стоял весьма недовольный господин. Он дожидался антрепренера, Бехару Гемайдана, злясь на испепеляющую жару и пронзительное пение муэдзина.
До конца молитвы Гемайдан его не примет, можно не сомневаться. Господин принялся рассматривать афиши за пыльным стеклом. «Прескотт!» в два цвета, красный и синий, и больше ничего, поскольку человеку, называвшему себя «Прескотт», картинки были нынче не по карману. В афишах он не называл себя фокусником, потому что даже здесь, на краю света, боялся, что его найдут.
Господин закурил. На нем была новая шляпа, кремовый шелковый костюм и галстук- бабочка. Он каждый вечер и каждое утро брил голову, а бородку клинышком периодически осветлял перекисью. У него было два одеколона – один утренний, другой вечерний, но даже резкий одеколон не мог заглушить плывущий по улице запах человеческих экскрементов. Пыльный смерчик гнал в сторону театра мусор, и господин, поморщившись, нырнул в нишу у билетной кассы, чтобы уберечь стодолларовые ботинки из змеиной кожи, которые снял с одного невезучего малого в Родезии.
Он с неодобрением взглянул на брезентовые полотнища, закрывающие верхние недостроенные этажи зданий по обе стороны мечети. Рабочий сцены как-то объяснил ему (на том рыночном английском, на котором говорят арабы в театрах), почему в Каире столько незаконченных домов. В связи со строительным бумом власти обложили налогом завершенные – но только завершенные – здания. Теперь у каждого пятого дома в центре города вместо верхних этажей чернели голые балки.
Молитва окончилась, наступила тишина, и горожане начали снова выползать на солнцепек. Штора на окне Гемайдана зашуршала и поползла вверх.
Прескотт сразу же постучал по стеклу. Он пришел, чтобы продлить еще на две недели теперешний контракт.
Гемайдан, низенький, тучный, при виде Прескотта не выразил никаких чувств. Увидев, что у посетителя в руках, он пробормотал, заранее зная ответ:
– Вы не оставите собаку на улице?
– Нет. – Прескотт опустился в одно из кожаных кресел напротив Гемайдана. Как все кабинеты антрепренеров по всему миру, помещение было обставлено нарочито бедно. По стенам висели афиши давно забытых представлений, да и часть вещей явно осталась от былых исполнителей, не сумевших дотянуть до конца контракта. Это следовало понимать так: у Гемайдана нет лишних денег, будешь плохо выступать – уволит в два счета.
Антрепренер опустился на свое место и посмотрел в глаза песику, дрожащему у Прескотта на коленях.
– Ваше счастье, что я понимаю, как можно привязаться к животине.
– Красавчик – не животина, – сказал Прескотт.
Поскольку объяснять свои слова он не стал, Гемайдан прочистил горло и продолжил:
– Нам нужно обсудить записку, которую вы мне прислали. Боюсь, вы просите о невозможном.
Прескотт сморгнул. Обычное дело – тебе говорят, что ты не нужен, и, лишь поизмывавшись вдоволь, переходят к деловой части разговора. Он погладил собаку по спине и по ляжкам.
Однако дальше Гемайдан произнес нечто совершенно неожиданное:
– С сегодняшнего дня у меня выступают новые исполнители. Мужчина и женщина. Комики-акробаты.
– И чем же они так хороши?
– Мне написал о них шурин из Туниса. Мужчина изображает пьяного, женщина швыряет в него тарелками. Публика
в восторге.
– Разумеется. – Прескотт взглянул на свои неизменно безупречные ногти. Его голос, всегда звучавший плавно, стал чуть жестче. – Однако у вас есть обязательства, которые вы, без сомнения, выполните.
– Какие такие обязательства?
– Плата за следующую неделю, в течение которой я выступаю в вашем театре,
Гемайдан сложил руки на животе.
– В контракте сказано, что я могу уволить вас в любую минут, без предупреждения. Такова общепринятая практика. Даю вам еще двадцать четыре часа, просто потому, что мне вас жаль.
Глаза Прескотта расширились – но только на секунду.
– Господи. Вам меня жаль. Какое благородство, мистер Гемайдан. И за что же, позвольте
