Тайна кода да Винчи

если кто про Него злословил, Он тех или ослеплял, или еще что-нибудь в этом роде. Кого-то потом воскрешал, но в общем вел себя достаточно странно. Жутковатые истории. Не похож Он на Христа в привычном для нас образе.

— И не говори! — воскликнул я. — И об этом прямо говорят апокрифические Евангелия?!

— Да, и в Евангелии Младенчества есть такие сведения, — подтвердил Дик. — И в Евангелиях Никодима, Иосифа Плотника… Если верить этим текстам, то ребенок-Иисус творил множество чудес — оживлял глиняные фигурки животных и птиц. И те ели, летали, ходили и повиновались ему. Играя с детьми, он требовал, чтобы они расстилали перед ним свои одежды, плели ему венки из роз и поклонялись как царю, а тех, кто отказывался, — Он умерщвлял. Он забавлялся, устраивая запруды на ручьях и делая водяные колеса. Если кто-то ломал их, то мгновенно падал замертво. Те же, кто поклонялся Иисусу и признавал Его Богом Израиля, сошедшим на землю, получали от Него великие милости. Тех, кто поклонялся Ему, Он исцелял от болезней и воскрешал их умерших близких.

— Да, не случайно эти тексты уничтожались Церковью, — согласился я. — Но почему ты говоришь, что он вел себя «как настоящий Иегова»?…

— Ну, потому что… — начал Дик, еще не зная, как мне это объяснить. — Иегова требует абсолютного подчинения. В иудаизме кругом закон и регламентация. Так называемых «повелений» двести сорок восемь, а «запретов» — и вовсе триста шестьдесят пять, почти как дней в году. В субботу не работай, то делай так, это — эдак. И Иегова ведь наказывает не за «зло», а за неисполнение Его воли. Если сказано Господом: «Уничтожь город и всех жителей его!» — то надо уничтожать, и именно всех — жен, детей, стариков. Давид как-то пожалел детей, так ему потом… И с Исааком тем же!

— А что с Исааком? — не понял я.

— Ты подумай сам… Господь дал старику-Аврааму сына, и жене его, девяностолетней Сарре, — первенца. Сам приходил! В человеческом образе пришел к Аврааму!

— В человеческом?! — не поверил я.

Трудно представить себе, что Бог может прийти вот так на землю под видом человека.

— Именно! — подтвердил Дик. — Редкий случай для Библии. Пришел и смотрел, как тот Его примет. Но Авраам принял Его с почетом, понял, что перед ним не странник, а Бог. И Бог дал ему сына, а потом сказал счастливому отцу: «Пойди и убей его!» Нормально?! Ты можешь себе представить таким Христа? Что Он так проверяет веру человека?! В этом и отличие, главное — иудаизм взывает к порядку, к подчинению, а христианство — к совести. Не знаю, что лучше, но факт остается фактом. Вот и младенец Иисус в апокрифических Евангелиях такой. Иегова. С христианской точки зрения — деспот, тиран и эгоист, — Дик задумался. — Да, суровый, властный, жестокий эгоист.

Меня вдруг словно кольнуло в сердце. «Эгоист. Суровый, властный, жестокий эгоист». Дик сказал об этом без всякого умысла, конечно, он не думал обо мне, когда это говорил. Но я… Я увидел перед глазами фразу, написанную помадой на зеркале: «Удали мой номер из своего телефона. Ты думаешь только о себе. Прощай!» И еще — как я поступил с Диком? Пользовался им, а потом взял и ретировался. Я посмотрел на него и ощутил настоящий стыд. Некрасиво поступил, неправильно, не по-человечески.

Дик вдруг положил руку на область сердца.

Глава XCIII ЗАБОТА

Панчифика не переставала звать Джулиано и отказывалась есть. Она плакала безутешно — так, что даже Кроче никак не могла ее успокоить. Наконец измученная девушка уснула.

На следующий день Леонардо принес во дворик, рядом с покоями Панчифики, мольберт и свои инструменты. Джакопо и Чезаре затянули двор легким, полупрозрачным покрывалом, которое рассеивало свет.

Панчифика проявила вялый интерес ко всем эти приготовлениям, а потом снова расплакалась. Она опять отказалась есть.

* * *

После обеда, когда полуденное солнце скрылось за облаками, Леонардо пришел в наспех сооруженную мастерскую.

— Здравствуй, Конди, — приветливо сказал он, — я хочу написать твой портрет. Джулиано попросил меня. Он будет брать его в поездки. Ты знаешь, что он уехал по делам, совсем ненадолго.

Панчифика только жалобно моргала своими огромными косящими глазами, из которых ручьем лились слезы.

— Джулиано скоро вернется, — Леонардо улыбнулся и протянул девушке ломтик дыни.

Та отвернулась.

Леонардо несколькими быстрыми росчерками нарисовал на листе бумаги лицо Джулиано. По памяти. И протянул Панчифике.

Девушка сначала не хотела брать, потом все же взглянула. Глаза ее расширились от удивления. Потом она тихонько засмеялась и стала гладить рисунок и разговаривать с ним.

Леонардо сделал знак Бельтраффио. Тот взял лютню и тихо заиграл приятную венецианскую мелодию. Панчифика все рассматривала рисунок. Потом повернулась к да Винчи и первый раз за все время слегка улыбнулась.

Джакопо заметил, что в этот момент учитель переменился в лице и судорожно схватился за карандаш. Он начал рисовать быстро, отточенными плавными движениями, как делал, когда хотел запечатлеть в памяти какое-нибудь интересное лицо из толпы.

Через некоторое время Джакопо, осторожно поднося учителю новый очиненный карандаш, заглянул в его работу и остановился, вытянув шею.

Леонардо случайно поймал единственный ракурс и единственный момент, когда лицо Панчифики выглядело почти нормальным. Странным, загадочным, но нормальным! И даже красивым! Он словно заранее знал это положение ее лица.

Да Винчи показал рисунок девушке.

— Это ты, — сказал он, — это будет твой портрет. Для Джулиано.

Панчифика недоуменно поглядела на рисунок.

— Я? — наконец удивленно спросила она, ткнув себя пальцем в грудь.

— Да, — кивнул да Винчи.

— Красивая… — протянула девушка и любовно погладила лист бумаги. Потом приложила к нему картинку с Джулиано. — Почти, как он. Я… Джулиано… Я…

Продолжая повторять это снова и снова, она взяла набросок и наотрез отказалась его отдавать.

* * *