хочу палить в него точно так же, как и в вас.
— У вас что, есть оружие, сэр? Потому что мне не трудно выстрелить в птицу, чтобы моряки сами увидели…
— Да, у меня есть оружие, сэр, хотя я никогда им не пользуюсь. А вы, что, меткий стрелок?
— В жизни не стрелял!
— Что ж, берите мой мушкет и делайте с ним что угодно.
— Я, сэр?
— Вы, сэр!
Мистер Преттимен снова показался из-за стола. Его глаза сверкали алмазным блеском.
— Благодарю вас, сэр, так я и сделаю, сэр, и вы, сэр, еще увидите! И простые матросы увидят, сэр…
Он перелез через скамью и буквально вылетел из салона. Вслед ему раздались вялые смешки и перешептывания. Мисс Зенобия повернулась ко мне.
— Папа хочет быть уверен, что на той стороне земли, у антиподов, мы будем в безопасности.
— Надеюсь, он не собирается разгуливать среди туземцев?
— Он желает познакомить их с искусством портрета, которое, по его словам, умиротворяет и распахивает двери в цивилизацию. Боится только, что с непривычки трудно будет рисовать черные лица.
— А не страшно ему? Да и позволит ли губернатор…
— Мистер Брокльбанк… папа хочет уговорить его.
— Господи! Я, конечно, не губернатор, но, дорогая моя, подумайте, как это опасно!
— Если священник может…
— А кстати, где он? — тронул меня за локоть Деверель.
— Отсиживается у себя в каюте. Подозреваю, видеть его мы будем нечасто — слава Богу и капитану Андерсону. Я тосковать не стану, думаю, вы тоже.
Я совсем забыл про Девереля, не говоря уж о пасторе, и только хотел втянуть офицера в беседу, как он поднялся и сказал:
— Мне пора на вахту. Уверен, вы с мисс Брокльбанк не дадите друг другу скучать.
Последние слова прозвучали с явным намеком. Лейтенант раскланялся и ушел. Я взглянул на Зенобию и обнаружил ее в задумчивости. Не серьезной, нет. Просто за искусственной веселостью крылось еще какое-то выражение, которое я не смог разгадать. Помните, вы советовали мне учиться читать по лицам? Так вот, ее глаза и даже веки замерли, будто та персона, что была снаружи — флиртовала и лукавила, как свойственно ее полу, — на миг уступила место той, что внутри — настороженной и наблюдательной. Неужели все дело в замечании Девереля о том, что мы не дадим друг другу скучать? О чем она думала… или думает? Не планирует ли pour passer le temps, любовную интрижку?
(12)
Как ваша светлость может понять, взглянув на номер страницы, я не уделял дневнику столько внимания, сколько Должен бы, и по той причине, по которой не должен бы. Погода вновь испортилась, и движение судна вызвало у меня колики, каковые, впрочем, я ставлю в вину недавно почившей Бесси, той самой коровенке, которая сломала ногу. Так или иначе, море успокоилось, мы с погодой пришли в себя, и, положив дневники поставив чернильницу на специальную дощечку, я в состоянии писать прямо в койке, хотя бы и медленно. С действительностью меня примиряет лишь мысль о том, что во время моих мучений корабль продвинулся довольно далеко. Ветер пригнал его в средиземноморские широты, и скорость наша, по словам Виллера (этого ходячего Фальконера!), ограничена скорее изношенностью корабля, чем силой ветра. Матросы стоят на помпах. Мне всю жизнь казалось, что помпы лязгают, и этот тоскливый звук будет слышен повсюду, однако я ошибался. Во время шторма я капризно допытывался у зашедшего ко мне Саммерса, почему не работают помпы, и тот заверил меня, что их качают день и ночь, и мне кажется, что корабль осел слишком низко, только лишь из-за плохого самочувствия. Полагаю, я более обычного подвержен морской болезни. По словам Саммерса, тут нет ничего позорного, в подтверждение он неизменно приводит пример лорда Нельсона. Но я все опасаюсь, что это не на пользу моему авторитету. И то, что мистер Брокльбанк и его красотка-дочь слегли рядом со страдалицей миссис Брокльбанк, которая не вставала с койки с тех пор, как мы вышли в море, бодрости, увы, не прибавляет. О том, на что похожи каюты этого несчастного семейства, лучше даже не задумываться.
И еще. Перед тем как мерзкий недуг свалил меня (нынче я уже близок к выздоровлению, хоть и очень слаб), наше небольшое общество потряс политический скандал. Капитан через мистера Саммерса отказал пастору, который хотел провести на судне службы, а также запретил ему появляться на шканцах, так как это нарушает правила для пассажиров. Вот ведь мелкий тиран! Обо всем об этом нам доложил мистер Преттимен, который тут же начал маршировать у шканцев с мушкетом в руках. Бедняга угодил в клещи между собственным отвращением к церкви и так называемой любовью к свободе. В нем борются противоречивые чувства, и ему очень нелегко. И больше всех его утешает — догадайтесь, кто? Мисс Грэнхем! Когда я услыхал все эти новости, я вылез наконец из своего корыта, побрился и оделся. Долг и природное упрямство гнали меня наружу. Не позволю мрачному капитану диктовать, что мне делать! Еще чего! Будет указывать, ходить мне на службы или не ходить! Я тут же сообразил, что пассажирский салон — место общедоступное и никто, за исключением разве что совсем уж одержимого, не в силах запретить им пользоваться. Священник вполне может провести там небольшую вечернюю службу для тех пассажиров, которые захотят ее посетить. Я как можно тверже прошагал по коридору и постучал в каюту пастора.
Он отворил и тут же согнулся в поклоне. Я почувствовал, как ко мне возвращается неприязнь.
— Мистер… э-э-э… мистер…
— Джеймс Колли, мистер Тальбот, сэр. Преподобный Роберт Джеймс Колли, готов служить, сэр.
— Именно о службе и речь… сэр.
Еще более низкий поклон. Похоже, он счел обычное вежливое обращение даром себе и своему богу одновременно!
— Мистер Колли, когда у нас воскресенье?
— Как, сэр? Сегодня, мистер Тальбот, сэр!
В его устремленных на меня глазах светилось такое подобострастие, такая раболепная преданность, будто у меня в кармане плаща завалялась целая связка приходов. Чувствуя растущее раздражение, я постарался побыстрей перейти к делу:
— Я плохо себя чувствовал мистер Колли, иначе поговорил бы с вами раньше. Кое-кто из пассажиров наверняка был бы рад, проведи вы короткую службу в пассажирском салоне, после того, как пробьет семь склянок, или, если предпочитаете сухопутный язык, в половине четвертого.
Пастор словно бы подрос прямо у меня на глазах. Его собственные, в свою очередь, налились слезами.
— Мистер Тальбот, сэр, как это… как это по-вашему!
Я совсем рассвирепел. На кончике языка вертелся вопрос: откуда он знает, что по-моему, а что не по-моему? Я кивнул и удалился, краем уха услышав за спиной слабое блеяние о том, что ему надо бы еще навестить немощных. Боже милосердный, да стоит ему сунуться в чью-нибудь каюту, как его с треском оттуда вышвырнут! Как бы там ни было, а я смог Дойти до пассажирского салона, ибо раздражение — лучшее лекарство для ослабших членов, и обнаружил там Саммерса.
Новость о том, что я организовал на корабле церковную службу, он принял в молчании, а в ответ на предложение пригласить капитана, слабо улыбнулся и ответил, что в любом случае обязан докладывать ему обо всем, что происходит на судне. Лейтенант взял на себя смелость предложить более поздний час. Я ответил, что время не имеет значения, вернулся в каюту и упал на парусиновый стул, чувствуя, что устал, но начинаю выздоравливать.
Через некоторое время ко мне зашел Саммерс и сказал, что, если я не против, он чуть-чуть доработает мою идею. Сделает из нее прошение от имени всех пассажиров! Он поспешил добавить, что на
