Мы поднялись на две ступеньки вверх и уселись под аркой у двери. Улица была пуста, только сквозь листву деревьев просвечивали фонари далеких лавок. Она сняла туфлю, вылила из нее воду, потом открыла сумочку, поискала что-то, но, так ничего и не достав, закрыла.
– Что ты ищешь? – спросил я.
– Нет, ничего.
– Может, запасную туфлю? Она засмеялась:
– Носовой платок.
– Что, не нашла?
– Куда-то подевался.
– Могу дать свой.
– Не надо.
– В общем, у меня платок есть. Если тебе нужно, скажи, я достану.
– В былые времена ты не был таким раздражительным.
– Ты про былые времена не говори. Я молчу о будущем, а ты молчи о прошлом.
Я услышал ее смешок.
– Ладно, – сказала она, – давай платок.
– Извольте.
– Вы очень добры, – улыбнулась она.
– Хочешь вытереть ногу?
– Боишься, платок испачкаю? – сказала она мстительно.
– Позволь, я сам вытру, – предложил я и обернул платком ее голую ступню. Потом сжал ладонями ее щиколотку.
– О Господи, как я хочу тебя!
– Пусти.
– Как я могу тебя отпустить?
– Оставь.
– Можно тебя поцеловать?
– Вот несчастье, идем же, идем.
Я сжимал рукой ее щиколотку, а мое сердце сжималось от любви и тоски. В безлюдной темноте ее близость казалась непереносимой.
– Ради Бога, хватит.
– Ты помнишь, как мы ехали в автобусе?
– Вставай, пошли.
– А помнишь тот вечер в кино?
– Пусти меня, пойдем.
– А засушенные цветы в письме?
– Довольно, идем.
– А помнишь, как ты намазала губы чернилами и поцеловала письмо?
Она промолчала.
– А помнишь…
– Ради Бога, хватит уже.
– Теперь я остался один, я и наши воспоминания… ты хочешь бросить меня.
– Умоляю тебя, перестань.
– Что же мне делать?
– А мне что делать? Теперь… теперь уже поздно.
– Ничего никогда не поздно.
– Ты так думаешь?
– Ничего никогда не поздно.
– Нет, поздно. Это все одни разговоры.
– Два дня – это ничто. Тут нечего делить на рано и поздно.
– Это ты так считаешь. Но уже поздно.
– Радость моя.
