– Эх ты, жвачка! – Я включил транзистор.
Передавали новости из Тегерана.
– Видишь, сколько мы с тобой времени впустую потратили? Каждый прокол – минимум два часа.
Потом я спросил:
– Ну и какие номера этот парень показывал?
– Какой?
– Да этот, силач.
– Бегал.
– Бегал?
– Очень долго бегал.
– Ну и?
– А потом он устал и сел.
– Сел?
– Ты же видел, он сидел.
– А номера-то он какие показывал?
По радио передавали последние известия.
– Ну?
– Какие еще номера. Я же сказал, бегал он.
– Я тебе объяснил, бегают только для того, чтобы разогреться. Еще что было? Кроме бега и барабанного боя?
– Еще этот дядька с трубой.
– Ну?
– Ну и все. А что еще?
– А габоргах?
– Какой габоргах?
– Тот железный прут, выгнутый, как лук.
– Да, и что?
– Взял он его?
– У кого?
– Тебе что, ответить трудно?
– Опять ругаешься!
По радио продолжались последние известия.
– Ладно, не буду. Рассказывай.
– Так я рассказал уже. Все, что было, рассказал.
– Значит, он не крутил сальто, не бросал шесты, не поднимал гири, не упражнялся со штангой, не сгибал железный прут, не катался голышом по битому стеклу, не разрывал цепи на груди, не рвал на куски листовое железо?
Уголком глаза я видел, что сын повернул голову и, не отрываясь, смотрит на меня с растущим удивлением. Я замолчал. Последние известия еще не кончились.
– Ну?
– Нет, ничего такого не было.
– Так что же он делал?
– Я же сказал – бегал. Когда набегался, сел.
– А люди ничего не сказали?
– Какие люди?
– Зрители. Те, что вокруг стояли.
– А никого не было.
Новости все продолжались.
– Я пить хочу, – сказал сын, – и жвачку.
– Так чего не купил?
– Денег не было.
– Я же тебе дал.
